Хайо, адотворец - Мина Икемото Гош

Хайо – снизу, с расстояния в пятнадцать этажей. Авано Укибаси вздрогнула, моргнула, потом с замешательством уставилась прямо в подзорную трубу и несмело приподняла край повязки.

Под голубым сиянием Хайо на секунду показалось, что она стала совсем прозрачной. Море внутри нее как будто хлынуло в безбрежный океан, сметая песчаный берег, и, когда это ощущение стало почти непереносимым, Авано Укибаси опустила повязку обратно на глаз и нырнула в свой солнцелет.

Мансаку схватил Хайо за пояс и оттащил от изгороди:

– Хайо? С тобой все в порядке?

Хайо протянула трубу Нагакумо:

– Этот ее глаз…

– Невероятно, да? И светится, как медуза! – отозвалась Нагакумо, захлебываясь от восхищения. – И что бы ни помогло ей вырваться из рук похитителей, эта тайна остается между ней и Волноходцем.

– А слышали про того репортера из «Уикли Буньо», который позавчера написал о ней статью? – тихо спросил один из жителей. – Говорят, вчера он проснулся с клешнями вместо рук.

– Да ну? – ахнула Нагакумо, обернувшись к говорящему. – Серьезно?

– Да, и проклятие продержится до следующего полнолуния. – Житель улыбнулся, сверкнув зубами цвета морской волны из-под низких полей соломенной шляпы, над которыми кружили насекомые. – Посмотрим, как он теперь будет кропать свои гаденькие статейки.

Нагакумо ретировалась делиться новыми сведениями, а Хайо не сводила глаз с жителя. Точнее, с Волноходца.

– Здравствуй, дорогуша, – сказал бог. – Помнишь, что я тебе сказал три дня назад?

Хайо задумалась:

– Ты сказал: «Подожди три дня», речь шла о моей эн с Нацуами.

– Ага. Значит, она не исчезла. – Волноходец улыбнулся шире прежнего. – Обычно за это время люди уже забывают его имя. Так-так, значит, эн у тебя с ним все же возникла.

– А можете понятнее объяснить, или будем и дальше шутки ради играть в секретики? – влез в разговор Мансаку.

Волноходец рассмеялся и исчез, а Хайо поежилась, внезапно замерзнув под жарким солнцем.

Девять

代理人

Танцоры, актеры и прочие служители храма сцены часто берут себе множество имен – псевдонимы, сценические прозвища, – чтобы защитить себя и своих близких, а также избежать встречи с богами, которые готовы поставить их на свое место.

НОЭ

Двадцать первый Адотворец

Гребень снова и снова пробегал по волосам Хайо, разделяя зубцами пряди, словно прочесывая гору пепла.

«Чтобы представить чей-то ад, пролей свет на самую страшную для него истину».

Голос мамы. Или нет? Скрежет длинного языка, покрытого стальными иглами. Кажется, блеснуло золото клыков и глаз. Кажется, на пальцах, держащих гребень, показались золотые когти.

«Я буду ждать в тени истины».

Призрак у тебя за спиной

С косами играет твоими:

Он теперь навеки с тобой,

Поскорее дай ему имя.

– Мне снилась мама.

Мансаку перестал петь, руки замерли в мутной рисовой воде:

– А мне снилось всякое хорошее: утята, мир во всем мире.

– Болтаешь.

– Старший брат готовит завтрак, так что старший брат болтает что хочет. – Мансаку даже не обернулся. Он в кои-то веки прибрал волосы во время готовки, так что открылась шея – испещренная резкими черными линиями татуировки: печать Кириюки, яркая и насыщенная, как в тот день, когда Хатцу, их мать, только нанесла эти письмена. – И что было в этом сне?

Сыновьям Хакай оружие доставалось не с рождения. Хатцу перенесла Кириюки в Мансаку с дяди Хайо; это необходимо было сделать до того, как Кириюки окончательно поглотит дядин дух и тот умрет, унеся с собой и нагикаму.

Таким образом, Мансаку сам мог считаться наполовину призраком, так что воспринимал разнообразных духов, привидений и сны так, как Хайо не могла.

С талисманом на входной двери ничего не случилось. Призраки ночью не заходили.

– Я позволила ей меня расчесать, как нормальная дочь, – сказала Хайо.

– О, как это страшно – быть нормальной дочерью, – сухо отозвался Мансаку. Он провел рукой над пучком зеленого лука, и тот мгновенно ссыпался аккуратно нарезанной кучкой. – Сны тут совсем другие, не такие, как в Коура.

– В каком смысле?

– Духовный слой забит до отказа. – Мансаку переложил лук в сито. – Я чувствую, что за нами следят. Чаще всего просто приближаются, смотрят и уходят, но пару раз пытались открыть метафорическую дверь в наши с тобой сны. Это боги. Они любопытны.

– А я не почувствовала, – ответила Хайо. Но остатки ее снов уже таяли на дневном свету, так что ничего не скажешь наверняка. – У тебя все в порядке? Ты рано встал.

– Я в порядке. Пару раз упал во сне, и все. – Он усмехнулся, но улыбка быстро сошла с лица. – Будь осторожнее. Боги черпают силу в мусуи. Через связь с людьми. Они тянутся к нам. Сны – это дополнительная возможность. – Он поставил рис на плиту и вытер руки. – А во сне я не смогу тебя защитить. Погоди, Хайо, ты что, уходишь?

– У меня есть идея.

– Без малого шесть утра. Не рановато для идей?

– А ты тут еду готовишь ни свет ни заря, потому что тебе боги всю ночь спать не давали. – Хайо потуже затянула штанины монпе и зашнуровала ботинки. Ей совершенно не хотелось сидеть на месте и раздумывать о сонмах богов, дрейфующих по духовному слою в попытках вклиниться в ее сны. – Кажется, я придумала, как сделать талисман для защиты от богов.

На рассвете большинство жителей Хикараку спали. У своих причалов покачивалась пара ветроходов: водородные жилы заправляли их, готовя к доставке товаров и припасов. Печать адотворца у Хайо потускнела уже на трех пальцах. Между зданиями широкими полосами тумана висело невезение, тянущееся по Оногоро с северо-востока на юго-запад в потоке дзяки, отрицательной энергии.

Накануне Нагакумо провела их мимо моста Син-Кагурадза. Он был перекрыт для ремонта – кратер, оставшийся после Тодомэгавы, еще не заделали. Внимание Хайо привлек талисман Онмёрё, закрепленный на ограждении. Талисман предназначался для блокировки вмешательств на духовном слое – человеческих, но также духов и богов. Он мог бы помочь Хайо изобрести свой талисман для защиты их с Мансаку жилища и сновидений.

На мосту Син-Кагурадза кто-то стоял. На том месте, где умер Дзун. Лицо человека было скрыто синим капюшоном цвета рассветной тени. Его окутывало невезение: светящиеся темные частицы собрались такими плотными складками, что Хайо не могла толком разглядеть облик.

– Эй! – крикнула она. Незнакомец резко обернулся.

Вот черт. Она не знала, что говорить дальше.

– Я Хайо Хакай, друг Дзуна. А вы кто? – Ответа не последовало. Поддавшись непонятному импульсу, она добавила: – Коусиро, это ты?

Незнакомец замер, потом вскинул руку ответным жестом. Да.

Брат Дзуна, на сцене известный как Китидзуру Кикугава. Хайо огляделась. Поблизости не было ни одного репортера, но, пока она колебалась, он вдруг указал на нее. На нее ли?

Нет, на что-то позади нее – и вспрыгнул.

Легкий, как воробышек, он приземлился на узкие перила моста. Движение вышло простым и изящным. Он пронесся по перилам с едва слышным стуком гэта, обогнул веревочное заграждение, соскочил на другом конце и скрылся в тени.

Хайо обернулась, успев заметить, как его темный силуэт мелькнул за углом. Когда она добежала до места, там уже никого не было. Дорожка опустела.

Зато в веточках дерева сакаки запуталось несколько необычайно длинных волосков.

– Мансаку, он попался. – Хайо положила на стол фигурку из белой бумаги и начала разводить на блюдце чернила. – Он думает, что сможет от нас сбежать, но это мы еще посмотрим.

– Может, сперва позавтракаем? – сказал Мансаку, возвращаясь из кухни с рисом и миской прозрачного супа из водорослей, благоухающего мизуной и зеленым луком.

– Я почти закончила. – Хайо высыпала в чернила пепел сожженных волос. Она жгла их на улице, у открытой двери, и госпожа Мэгуро,