Живые и мертвые - Ярослав Гивиевич Заболотников

Она сфокусировала взгляд на лице северянки. Мрак и луна делили его пополам, но видимой стороны хватило, чтобы узреть непреклонную суровость палача, какой до сих пор держал руку на воткнутом в живот ноже.

— Густаф… вздёрнет тебя…

Пристально глядя в блестящие глаза, Эрминия толкнула пиратку в грудь и одновременно рванула клинок вверх. Он вспорол живот до самых рёбер и остался болтаться в расползшейся плоти: рукоять больше никто не держал.

Арабеска упала в море. Холодное, как сердце палача, и чёрное, как её завистливая душа. Вынырнув, она пыталась барахтаться, наматывая на руки собственные кишки. Пыталась кричать, но захлёбывалась кровью и волнами. А корабль тем временем безвозвратно отдалялся…

Глава 4

Ещё не успев поднять веки, Рэксволд понял, что утро не задалось: в висках гудело, как после хорошей пьянки. Открытые глаза — взор упёрся в потолок. Он казался подозрительно высоким. Ассасин осторожно повернул голову и обнаружил себя на полу… в объятиях Эрминии. Зная отношение возлюбленной к выпивке, это было более чем странно. Стоило двинуться — она тоже зашевелилась.

— Эрми…

— М?

— Я вчера пил?

— По-твоему, мы бы так лежали? — северянка чуть повернула голову, чтобы серо-голубые глаза донесли всю абсурдность вопроса.

— Ну, вдруг ты сейчас… Хотя нет. Ты б меня пинком разбудила и в лоб всё выдала, — ассасин нервно почесал макушку и тут же пригладил всклокоченные волосы. — Тогда какого чёрта я не помню, как лёг? Вроде в карты играл, с кем-то болтал, а дальше…

— Видимо, Густаф на тебя надымил всё-таки.

— Да брось. Чтоб прям память отшибло? Это же айватос.

— Это дурь, и ты теперь знаешь, как с непривычки она по мозгам бьёт… И я знаю.

— Та-ак, — насторожился Рэксволд. — Я что-то натворил?

— Отчасти… — Эрминия выдержала загадочную паузу и улыбнулась уголком рта. — Ночь была бурной.

— Хах. Вот как? — рука поудобнее устроилась на спине северянки, а довольный взор повис на потолочной балке. — Ещё, что ль, надышаться разок?..

— Во второй раз это будет уже не случайностью, и, разлепив глаза, ты найдёшь рукоять кинжала там, где ещё не находил…

— И поделом. Та ещё дрянь. Когда с башкой не дружишь, можно таких дров наломать.

— Ага. Присунуть дохлой кобыле. И доказывать потом, что котелок на плечах ещё варит.

Карий взгляд отлип от потолка:

— Да сдалась тебе эта кобыла. От неё уже и костей не осталось, а историю ты знаешь только с его слов.

— Шалавы барский член меньше мусолят, чем он — эту историю. И как чавкало, и как оно внутри. Я б меньше знала, если б своими глаза видела. Не, я видала вещи и похуже. Но ими никто не гордился.

— Ну вот такой он уникальный человек. С большим сердцем и душой нараспашку.

— Оно и видно. Все ресурсы не на мозги пошли.

Ассасин протестующе помотал головой:

— Я часто к тебе прислушиваюсь, Эрми, но здесь ты ни разу не права. Как, по-твоему, он до своих лет дожил?

— Дуракам везёт. Особенно шальным.

— А давай вспомним Храм Войны. Как там это называли? Врождённая непредсказуемость. Одно из качеств победителей, между прочим.

— Победителей… — недовольно повторила северянка: довод ей не нравился, но спорить с ним было сложно. — Тогда каким боком тут душа нараспашку? Не вяжется.

— Вяжется, — Рэксволд хитро улыбнулся. — Ты прослушала слово «уникальный».

Внимание пары привлёк шум за дверью: по коридору катилась волна взбудораженных голосов и громких шагов.

— Что там за переполох? — поднялся на локтях ассасин.

— Пираты с бодуна что-то не поделили, — Эрминия лениво откатилась на спину и подложила руки под голову. — Тебя это удивляет?

Тем временем шум приближался. В гомоне отчётливо различались голос капитана и скрипы открываемых кают. К моменту, когда шаги подобрались к порогу, Рэксволд сам открыл дверь — напротив стоял Густаф с приподнятым кулаком: явно хотел постучать.

— Я по делу, — словно извинился он за ранний визит. — Загляну? — произнёс громче, так как в коридоре всколыхнулась новая волна каких-то споров.

— Чувствуй себя как дома, — пошутил ассасин и уступил дорогу, но по хмурому лицу капитана понял: дело серьёзное.

Тот вошёл, окинул каюту взглядом и стал ещё мрачнее.

— Что стряслось-то? — в доносившихся издали разговорах Рэксволд разобрал лишь слово «прошляпили».

— Кто-то сел на хвост? — поднялась Эрминия. Суровый взор подчёркивал готовность отражать абордаж.

Прежде чем Густаф ответил, в шуме коридора обозначились спешные шаги — в дверном проёме возник Хагган, где и остановился. Немного запыхавшийся, с блестевшей от пота лысиной. Видимо, не только ночь выдалась напряжённой. Утро — тоже.

— Облазили всё, — развёл руками Хагган. — Если она не тут, на корабле её нет, — смерив взглядом заходившие желваки капитана, он разочарованно покивал: — Слиняла-таки. Втихаря, пока все дрыхли. И урода с собой прихватила.

— Не верю, — мотнул головой Густаф. — Рыба рыбе глаз не выклюет.

— Рыба крысой оказалась, — Хагган пристально смотрел на капитана, будто в каюте больше никого не было. — Луханд предупреждал: она по ночам шныряет. Так все ж отмахнулись, мол, живот скрутило или кровоточить стала. А она вынюхивала, как нас обнести. Вшиво́та… — оскалился он на миг. — Что команде сказать?

— Собери всех на палубе. Я скоро подойду.

— Будет сделано.

Хагган скрылся в коридоре, а Густаф поймал вопросительный взгляд Рэксволда:

— Арабеска пропала. И пленный. Да вы ж не в курсе… — капитан вздохнул, переводя взор между парой. — Заловили мы тут одного кромсателя. Не бывшего пирата — идейного. Я б его к якорю и на дно, но падла эта — непутёвый выродок виверхэльского графа. Потолковал со старши́ми. Все проголосовали за выкуп. Ублюдка бросили в клетку, клетку — в трюм. А чтобы жизнь ему икрой не казалась, отрубили кисти и оставили ключ. Настоящий. От замка на уровне башки. Так он и сидел взаперти. Без охраны и с культяпками вместо рук. Коли открыл бы ночью клетку, мог бы свалить. Даже спалить корабль разбитой лампой. Только сколько он ни пыжился, сколько ногами с ключом наверх ни лез, лишь падал или в решётке застревал. На обрубках особо не постоишь. Хотя он упёртый, пробовал, и не раз.