Железный Ворон - Ярослав Мечников

этой Академии, — в соучастии. Это очень… очень серьёзные слова. У вас есть доказательства? Или только юношеский гнев и обида на отца, который, насколько мне известно, никогда не питал к вам тёплых чувств?

Он не кричал. Он не угрожал. Он просто разбирал мои слова на части, обнажая их слабость. У меня не было ничего, кроме слов одного из убийц. Никаких доказательств.

— Потому что если вы сейчас же не предоставите мне факты, — продолжил он тем же ледяным тоном, — я буду вынужден прервать этот разговор и действительно передать вас в руки магистров-менталистов. Не для комиссии по здоровью. А для допроса. По обвинению в клевете на высших должностных лиц Империи. И поверьте, княжич, по сравнению с этим вчерашнее нападение покажется вам лёгкой прогулкой.

Я слушал его, и ледяные слова ректора гасили мою ярость, как вода гасит огонь, оставляя после себя лишь горький пепел и холодное осознание ловушки, в которую я сам себя загнал.

Я тяжело вздохнул.

— Я знаю это. Потому что один из них сам сказал мне об этом перед тем, как попытаться меня убить, — мой голос звучал уже не так уверенно, скорее устало. — Он сказал, что отец передавал привет. Но он немного не рассчитал свои силы. А теперь… — я посмотрел ему прямо в глаза, вкладывая в взгляд всю горечь своего положения, — … теперь эти убийцы в ваших руках. И никто никогда не узнает правду, так ведь?

Чёрт… я влип, влип, влип по уши, — панически билось в голове. — Что делать? Давать заднюю? Не учил меня так батя. Заднюю давать — не по-мужски. Но у них тут змеиное логово, и мои методы тарана не помогут.

Я чувствовал, как проигрываю. Отчаянно, безнадёжно проигрываю эту партию. Он был прав. У меня не было ничего, кроме слов убийцы, которые теперь никто не подтвердит.

Я опустил плечи. Это было поражение. И нужно было иметь мужество его признать.

Я снова грустно вздохнул, на этот раз совершенно искренне.

— Хорошо… — сказал я тихо, глядя куда-то в стол, а не на него. — Я, наверное, просто перегнул палку. Из-за шока. Из-за страха. Я прошу прощения перед вами за такие неуместные и дурацкие слова. Мне нет оправданий. Просто помутнение рассудка, вот и всё.

Я поднял на него глаза, и в моём взгляде, я надеялся, была лишь усталость и смирение.

— Неофициальная версия. Для всех. На меня напали неизвестные. Я защищался, как мог. Устраивает вас такой ответ?

Жалкая попытка, — подумал я. — Но что сделано, то сделано. По крайней мере, я показал, что не боюсь, а теперь показал, что и отступать умею.

Ректор Разумовский молчал, изучая меня. Его лицо было непроницаемым. Он выиграл этот раунд, но я чувствовал, что моё отступление произвело на него не меньшее впечатление, чем моя первоначальная атака.

Наконец, он медленно кивнул.

— Принято, княжич, — произнёс он. — Приношу свои извинения за излишнюю резкость. Ситуация чрезвычайная. Ваш шок объясним. А ваш ответ… да, он меня устраивает.

Он снова откинулся на спинку кресла, и напряжение в кабинете немного спало.

— А теперь, когда мы разобрались с протоколом, давайте поговорим по-настоящему. Вы правы в одном. Эти двое сейчас в моих руках. И я, в отличие от вас, — он сделал едва заметную паузу, — имею способы узнать правду. И я её узнаю.

Он посмотрел на меня очень внимательно.

— Вы вчера продемонстрировали выдающиеся защитные навыки. «Кокон», который вы инстинктивно сплели, был на уровне выпускника, а не студента второго курса, который ещё позавчера едва не провалил дуэль. Лекарь Матвеев рассказал мне о ваших… занятиях. Но даже с учётом этого, ваш прогресс феноменален.

Он подался вперёд, и теперь в его голосе не было угрозы, только холодный деловой интерес.

— Я хочу знать, княжич Воронцов. Что с вами произошло на той дуэли? Что изменилось?

Я слушал его, и ледяные щупальца страха снова поползли по спине. Он подобрался слишком близко. Слишком.

Не нужно сбрасывать со счетов возможность, что этот ректор непричастен, — мелькнула отчаянная мысль. — Нельзя ему доверять… но вдруг? Вдруг возможно, что он не враг?

Мне отчаянно хотелось верить хоть кому-нибудь в этом проклятом мире. Но я не мог. Не после прошлой ночи.

Я смотрел на него, и мой разум лихорадочно искал наиболее правдоподобную, наиболее безопасную ложь. Но ложь была не нужна. Нужна была лишь тщательно отредактированная правда.

— Я… не знаю, — я честно посмотрел ему в глаза. И это была правда — я действительно не знал до конца, как это работает. — Должно быть… должно быть, шок. Само ранение… что-то во мне пробудило.

Я подался вперёд, пытаясь жестами и интонацией передать своё собственное замешательство.

— Как будто… всё, что я знал до этого, все эти плетения, все уроки… они были как россыпь деталей в ящике. Я знал каждую из них, но не мог собрать в одно целое. А потом… удар, боль, темнота… и когда я очнулся, они вдруг как-то сами по себе собрались. Сложились в единую картину. Понимаете?

В общем-то, я говорил чистую правду, — подумал я про себя. — Просто чуть-чуть умалчивал главную суть. Я, мать его, Петя Сальников. И мой мозг, привыкший к логике, тяжелому труду и станкам, просто упорядочил то, с чем не справлялся эмоциональный и запуганный Алексей.

Ректор Разумовский слушал меня очень внимательно, не перебивая. Он не сводил с меня своих тёмных глаз. Когда я закончил, он несколько секунд молчал, обдумывая мои слова.

— Посттравматическая катализация дара, — произнёс он наконец, словно ставя диагноз. — Редкое, но известное явление. Сильный стресс, угроза жизни… иногда это действительно ломает ментальные блоки, которые мешают магу раскрыть свой потенциал. Обычно это происходит в более юном возрасте, но… бывают исключения.

Он, кажется, принял моё объяснение. Оно укладывалось в его картину мира, в его знания.

Он откинулся на спинку кресла.

— Это многое объясняет. И это меняет всё.

— Что меняет? — спросил я, не удержавшись.

— Всё, — повторил он. — Ваше положение в Академии. Отношение к вам вашего Рода. И, что самое важное, — он сделал паузу, — вашу ценность. Как для друзей, так и для врагов. Бездарный отпрыск, который позорит семью — это одно. А вот маг, чей дар внезапно проснулся и оказался сильнее, чем кто-либо мог предположить, —