Железный Ворон - Ярослав Мечников

Он посмотрел на меня так, словно видел не студента, а редкий и опасный артефакт.

— Ваш отец, князь Дмитрий, возможно, хотел избавиться от слабого сына. Но он ни за что не откажется от сильного. Я свяжусь с ним. Но я представлю ему свою версию событий. А до тех пор вы переводитесь из общего общежития в Башню Магистров. Под мою личную опеку. И ваша завтрашняя Проверка, разумеется, отменяется. Ваша вчерашняя «защита» была красноречивее любого экзамена. Лекарь Матвеев проводит вас в ваши новые апартаменты. И, княжич, — он снова посмотрел на меня в упор, — я настоятельно не рекомендую вам покидать Башню без моего ведома. Для вашей же безопасности.

Он считал, что делает мне одолжение. Перевод в элитное крыло, отмена экзамена, личная опека… Но я слышал только одно: «Ты теперь под домашним арестом». Он не запирал меня в палате. Он запирал меня в золотой клетке.

— Простите, но я против! — вырвалось у меня резко, прежде чем я успел обдумать тон. — Признайтесь, это тюрьма. Вы хотите посадить меня в тюрьму, как бы вы это ни называли!

Но пока слова ещё висели в воздухе, в голове уже зароились сомнения. С другой стороны… там, где за мной не будет присмотра, мне может быть очень опасно… Новые убийцы могут прийти в любой момент. Или… или опасно будет как раз в этой клетке, где никто не увидит, если со мной что-то случится? А на глазах у других такое не провернуть… Чёрт, я совсем запутался.

А что, если… если он прав? И теперь «отец» уже не захочет меня убивать, а захочет… использовать? Эта мысль была не менее жуткой.

Я попытался найти компромисс, выход из этой дилеммы. Мне отчаянно хотелось не изоляции, а наоборот — быть среди людей, на виду. Это казалось более безопасным.

— Я бы… я бы хотел вернуться в свою группу, — сказал я уже спокойнее, пытаясь нащупать правильные слова. — К своим… однокурсникам. Я не хочу никаких привилегий. Я хочу быть как все. И я хочу сдать Проверку. Завтра. Вместе со всеми.

Ректор Разумовский выслушал мою тираду с непроницаемым выражением лица. Он не перебивал. Когда я закончил, он медленно покачал головой.

— Княжич, вы рассуждаете как студент. А я вынужден рассуждать как глава Академии, на территории которой чуть не убили наследника одного из Великих Родов. «Быть как все» для вас теперь — непозволительная роскошь.

Он поднялся из-за стола и подошёл к огромному окну.

— Вы вернётесь к своим занятиям. Со временем. Когда я буду уверен, что угроза устранена. А до тех пор вы будете в безопасности. И под присмотром.

Он обернулся, и его взгляд был жёстким и не терпящим возражений.

— А что касается Проверки… Вы действительно хотите её сдавать? После того, как доказали, что владеете «Коконом» на уровне, который и не снился вашим однокурсникам? Что вы хотите этим доказать? Свою смелость? Или свою глупость? Представьте себе лицо князя Голицына, которого вы вчера боялись, когда он увидит, что вы теперь умеете. Вы хотите спровоцировать новый конфликт? Новые слухи? Или вы хотите тихо, в безопасности, отточить свой внезапно проснувшийся дар?

Его слова были как удар под дых. Он был прав. Моё появление на Проверке вызовет бурю. Я не буду «как все». Я буду диковинным зверем, которого все будут разглядывать, бояться и ненавидеть.

— Это не обсуждается, княжич, — отрезал он, возвращаясь за стол. — Ваше желание похвально, но оно неразумно. Вы отправляетесь в Башню Магистров. Лекарь Матвеев, — он обратился к Степану Игнатьевичу, — проводите.

Это был конец разговора. Он не просто отказал. Он разбил все мои аргументы и показал, насколько я наивен.

Степан Игнатьевич шагнул вперёд.

— Идёмте, княжич.

Я сидел в кресле, раздавленный и побеждённый. Спорить дальше было бессмысленно. Я вздохнул. Обречённо.

— Хорошо.

Слово прозвучало глухо. Я поднялся с кресла. Степан Игнатьевич сделал ещё шаг ко мне, чтобы сопроводить. Но я не двинулся с места.

Я остановился.

— Но.

Я повернулся и снова посмотрел прямо в глаза ректору Разумовскому. И в этот момент я почувствовал, как внутри что-то сдвинулось. Это была не моя горячая, бессильная злость Пети Сальникова. Это было что-то иное. Холодное, древнее и полное гордыни. Наследие Воронцовых.

— Знайте, ректор, — произнёс я, и мой голос прозвучал ниже и твёрже, чем когда-либо прежде, — что мне всё это не нравится.

Холодная ярость вспыхнула в моих глазах, и я почувствовал, что она была не совсем моей. Она была чужой, но она была к месту.

— И когда я стану главой Рода, у нас с вами будет совсем другой разговор.

Это была не угроза мальчишки. Это было обещание. Равного.

Не дожидаясь его ответа, я резко повернулся к лекарю.

— Идёмте… лекарь. Или как вас там… Степан Игнатьевич?

Последние слова я произнёс с ноткой дерзкого пренебрежения, уже не глядя на ректора. Я развернулся и пошёл к выходу, не оглядываясь. Я чувствовал на своей спине два взгляда: удивлённый — от лекаря, и тяжёлый, задумчивый — от ректора.

В кабинете воцарилась тишина. Я проиграл. Меня запирали в золотой клетке. Но уходя, я громко хлопнул дверью, заявив о своих правах на будущее.

Мы шли молча. Коридоры, по которым вёл меня Степан Игнатьевич, становились всё тише, всё пустыннее. Здесь не было ни суетливых слуг, ни любопытных портретов. Только гулкое эхо наших шагов по отполированным до зеркального блеска каменным плитам. Воздух стал другим: пропал запах пыли и воска, вместо него появился тонкий, едва уловимый аромат сухих трав и чего-то, что я мог бы описать только как «запах магии» — чистый, свежий, как воздух после грозы.

Мы подошли к ничем не примечательной арке в стене. Степан Игнатьевич положил на неё ладонь, арка на мгновение вспыхнула голубым светом, и стена перед нами… растворилась, превратившись в медленно вращающийся туманный портал.

— Сюда, — коротко бросил он и шагнул внутрь.

Я колебался лишь секунду. Затем, сделав глубокий вдох, шагнул следом.

Ощущение было странным. Словно я погрузился в тёплую воду, но не намок. Секундная дезориентация, лёгкое головокружение, а потом я снова стоял на твёрдом полу.

И я потерял дар речи.

Это не было похоже на коридоры или кабинеты Академии. Я стоял в центре огромной круглой гостиной. Высоченный, метров десять,