Братья по крови - Юрий Артемьев

умрёт от такого повышенного кровяного давления. Хотя, судя по её умственным способностям, инсульт головного мозга ей не грозит. Как в том анекдоте про чукчу: «Были бы мозги – было бы сотрясение».

– Моя фамилия Тихий, Нелли Леонидовна. – Лёха наклонил голову к левому плечу и улыбался так наивно, как могут улыбаться только психи с диагнозом «олигофрения в степени дебильности».

Ему бы ещё для усиления визуального эффекта пальцем в носу поковырять. Но нет. Уже перебор будет. Вот только я не понимаю, зачем он нарочно её провоцирует? Ладно… Потом спрошу у него наедине.

Красномордая тётка разворачивается и молча удаляется. Похоже, что она это сделала исключительно для того, чтобы окончательно не потерять своё красное лицо перед какими-то там… учениками. А нас, подталкивая, ведут куда-то двое активистов.

Но стоило нам свернуть за угол, как Лёшка выдернул свой локоть из руки сопровождающего.

– А ну, руки убрал! Быстро! – цедит он сквозь зубы, пристально глядя снизу вверх прямо в глаза своего конвоира.

Я следую его примеру и тоже освобождаюсь от захвата.

– Сами дойдём. Дорогу знаем… – бурчит Лёха и, взяв меня под руку, увлекает за собой.

* * *

– Чего ты эту даму провоцировал? И кстати, кто она такая?

– Сука она редкостная. Завуч местная. Эти двое – её штатные стукачи. На нас она давно зуб точит, но мы ей не по зубам пока. Нас двое, и мы друг за друга горой. Так и раньше было. Тех, кто один, она уже подмяла и с потрохами съела. У неё комплекс неполноценности. Видимо, любит глумиться и унижать тех, кто слабее или зависит от неё. Ты ещё не вспомнил ничего?

– Не. Ты же знаешь. Я помню только свою прошлую жизнь. А в этой не ориентируюсь ни на грош. Все, кого знаю, это ты и эта Нелля. Рыжего и компанию только в лицо и знаю. Кто из этих двух холуев Иванов, а кто Пилипенко, даже не догадываюсь. А что за мужик там на входе был?

– Семёныч. Котин Пётр Семёнович. Трудовик. Пьяница. Но мужик добрый. Ученики его ни в грош не ставят. Но терпят за то, что он до них не докапывается, а иногда и покрывает их шалости. Даже негласное правило есть – Семёныча не обижать. А так… Он даже когда на кого-то и ругается, то на него никто всерьёз не реагирует. Он и не заложит никого, и не накажет ничем. У него все учатся на четыре и пять.

– Как? Он и четвёрки ставит?

– Это если кто-то что-то сломает из его инструментов. Он так-то мужик рукастый. Всё может сделать или починить. Он у них тут и за завхоза, и за электрика, и за плотника.

– Ясно. А мы сейчас к медсестре?

– На фига? У тебя что-то болит?

– Нет.

– И у меня не болит. Нафиг нам медсестра?

– Но эта же сказала…

– Она сама испугалась. Когда ей сообщили, что кто-то утонул. Тут на пруду периодически кто-то из интерната тонет. Раз в год так уж точно. И зимой и летом.

– Понятно… Ладно. Куда мы тогда?

– Пошли! Умоемся, переоденемся, и на ужин уже пора.

– А нам есть во что переодеться?

– Есть. Идём!

1974 год, 2 июня, вечер. Москва. Школа-интернат

Это самое странное и глупое, что могло со мной произойти. Ко мне пришла память этого нынешнего тела. Жаль, что пришла она уж слишком не вовремя. Прямо во время ужина, на глазах у сотни учеников.

Когда я пришёл в себя, то валялся в проходе на полу, весь в каше, которую я опрокинул на себя, когда потерял сознание. А ещё в крови.

Надо мною склонился Лёха, держа меня за плечи.

– Ну как ты, брат? – заботливо спросил он. – Меня тоже так колбасило?

– Наверное… – хрипловатым голосом ответил я. – Я не помню, что со мною было сейчас.

– Понятно, – констатировал Лёшка. – Ну что же… Теперь уж точно придётся идти к медсестре.

– А она вечером тоже работает? – спросил я, хотя ответ тут же прозвучал внутри меня. Но Лёшка этого не знал и выдал мне подробную информацию.

– Она здесь живёт, при интернате. Хорошая тётка. Сама из наших, из детдомовских. У неё родители и вся остальная семья на войне погибли. Вот она отучилась на медика и пошла работать туда, где её помощь будет нужнее. Пошли к ней прямо сейчас.

– Лёха! Я всё вспомнил. Её зовут Раиса Степановна. Помоги мне встать.

Меня слегка пошатывало, но идти я мог. Лёха меня просто поддерживал под локоть.

* * *

Медсестру мы нашли в медпункте. Её кто-то уже успел предупредить о нашем приходе. Она довольно ловко и быстро провела осмотр Лёшки. Посветила в глаза, ложечкой нажала на язык, заставив сказать «А-а-а!», а потом сунула ему под мышку градусник и приступила к моему осмотру.

В принципе, всё то же самое, но ещё с дополнительными вопросами. Падал ли раньше в обморок? Часто ли из носа кровоточит? Головные боли как часто бывают?

Блин. Ей надо в КГБ работать. Она так ловко выстраивала свои вопросы, что через несколько минут я уже сообщил, что не знаю, как было у меня, но у брата это всё напоминало эпилептический припадок. Описал в подробностях, вплоть до закатывания глаз и мелких судорог по всему телу. А Лёшка, в свою очередь, сообщил, что я так же трясся на полу в столовой, пуская слюни.

– Откуда у тебя такие обширные познания в медицине? – поинтересовалась у меня Раиса Степановна.

Я прокололся в терминологии, описывая то, что было с братом. Если Лёха говорил словами «затрясло всего, слюни изо рта и т. д.», то у меня это получилось чуть более казённым языком.

«Он упал на землю, потеряв сознание. Начались судороги, тело вытянулось, голова запрокинулась назад. Кожный покров стал синеть. Чтобы не запал язык, я вставил ему в рот свёрнутый в жгут рукав рубашки. Через несколько минут его состояние стабилизировалось, и он пришёл в себя. Травм при падении он не получил».

– Раиса Степановна! – выручил меня Лёша. – Сашка у нас книгочей. Столько книжек прочитал. Мне за ним не угнаться. Он и по медицине какие-то книжки брал в библиотеке. Знаете, там новая библиотека открылась детская на нашей улице.

– Знаю, – скептически посмотрела на него медсестра. – Вряд ли там есть специальная медицинская литература.

– Там много чего есть, – вступил в разговор я. – А про эпилепсию много написано в исторических книгах и в детской энциклопедии. Многие известные личности из прошлого страдали падучей болезнью. Так её раньше называли.