В гнезде "Пересмешника" - Артём Март

Сел на колено рядом со входом в туннель, поменял магазин своего АК.

— И еще, — глянул я на Суворова, валявшегося на земле, стараясь вернуть контроль над дыханием, — с тобой мы потом поговорим, Женя. Сразу после того, как ты решишь свои вопросы с Ткаченко.

— С Ткаченко? — не понял Суворов.

— Он мог предать, — покачал я головой, — но не предал.

Бойцы, кто не был свидетелем поступка Димы, переглянулись.

— Его духи поймали! Выпытывали про нас! — крикнул Бычка, — но Ткачен под дулом пистолета не сдрейфил! Послал ихнего главаря на три веселых, а? А, Димон, послал же⁈

Бычка рассмеялся. Смыкало подхватил его глуповатый смешок.

— Да я… — опершись о стену, пытался продышаться Ткаченко, — да я уже напредавался… Хватит с меня.

Ткаченко стоял и держался за живот. На первый взгляд казалось, он просто вымотан, но когда Дима сказал:

— Да и… Я свое, кажись, получил…

А потом сполз под стену, я понял — его ранили.

— Димон, — нахмурился Бычка, — ты чего⁈

Я тут же встал, направился к бойцу. К Ткаченко подоспел и Чесноков.

— Пулю словил, — прохрипел Димон, видя, как мы подходим, — шальную…

— Покажи, — опустился я рядом с ним. — Света сюда!

Суворов, забрав у Бычки лампу, поспешил к нам. Сел рядом.

Дима убрал руку.

— В живот ранили, — с тихой горечью проговорил Чесноков.

— С-сука… — выдохнул Женя Суворов.

— Т-там все сильно хреново, а? — Ткаченко вымученно улыбнулся, показав нам всем окровавленные зубы, — А-то… А-то мне самому смотреть что-то не сильно хочется…

Глава 9

Я отнял дрожащую, влажную от крови руку Димы Ткаченко от живота.

Раны видно не было, но весь китель пропитался кровью.

— Давай-ка глянем, — Чесноков принялся расстегивать пуговицы Диминого кителя.

Ткаченко, глубоко дыша, отвернулся и зажмурился.

Когда мехвод нащупал рану взглядом, то нахмурился.

Лицо Суворова, который наблюдал за всем этим процессом, сделалось каменным.

— Ну… Ну чего там? — проговорил Дима с трудом.

Мы с Чесноковым переглянулись. В глазах мехвода стоял немой вопрос.

— Ничего, — ответил я, немного погодя, — нормально все. Жить будешь.

— П-правда?

В голосе Димы прозвучало не то что бы облегчение. Скорее удивление.

Чесноков нахмурился. Но ничего не сказал ни мне, ни Ткаченко.

Мы с ним оба понимали — рана в живот всегда тяжелая. А еще — непредсказуемая. Ведь так, в полях и не поймешь, чего там пуля, в Димином нутре наворотила. Однако я прекрасно представлял — при своевременной помощи две трети бойцов после подобных ран, как правило, выживали.

— Давай-ка его набок, — сказал я, — посмотрим, что там сзади.

Мы с трудом переложили кряхтящего от боли Ткаченко на правый бок. Чесноков задрал ему китель, чтобы посмотреть, что сзади.

— Сквозная, — констатировал мехвод, пригибаясь и заглядывая под бок Диме.

— С-сука… — снова выдохнул Суворов, который, казалось, позабыл все остальные слова, кроме матерных и околоматерных.

Ткаченко нервно, коротко рассмеялся.

— Вон оно как выходит… Все ж… Все ж надо было мне и тогда, когда нам проповедник этот предлагал принять ихнюю веру, отказываться да и все… Не опозорился хоть… А так, выходит… Выходит, все равно мне суждено помирать…

— Ты меньше болтай, и помирать не придется, — сказал я строго, — а то, что сквозная, так пулю из кишков доставать не придется.

— И то… И то верно… — сказал Дима, снова показав нам вымученную улыбку.

— Надо кровь остановить, — сказал Чесноков хмуро.

Едва успел он закончить фразу, как я услышал копошение. Это Суворов распоясался и стал стягивать с себя китель.

— В-вот. Давай распустим на бинты… — сказал он растерянно.

— Мужики! Мужики, вы б поторопились! — сказал Бычка, наблюдая за одним из выходов грота, — Душманы-то, поди, уже очухались! Скоро нагрянут, тогда нам ой как весело будет!

— Успеется, — отмахнулся я. Потом обратился к Суворову, что уже достал нож, чтобы порезать свою ХБшку. — Давай подержу.

Вместе мы порезали его китель. Отделили подкладку. Скомкали его лоскуты, что побольше, вроде ватных подушек. Рукава связали в один бинт. А потом принялись тампонировать раны относительно чистой тканью подкладки, а сверху прикладывать остальное.

Чесноков же затянул всю нашу конструкцию рукавами, пока Дима стонал и скрежетал зубами.

— Не бог весть что, — заключил мехвод, утирая пот рукавом, — но хоть не истечет.

Потом Чесноков глянул на меня и спросил:

— Так… И что дальше?

— А дальше, забираем Диму и уходим. Будем прорываться.

— Его нельзя сгибать. Да и с таким ранением лучше бы вообще не двигаться… Носилки бы…

— Носилок не будет, — сказал я строго.

Мехвод поджал губы. Вздохнул, покачав головой.

Он прекрасно понимал, что как минимум нам не из чего их смастерить. Да если бы и было из чего, то времени на это просто нет.

— Дима… Ты как, ходить можешь?

— Да я… — Ткаченко сглотнул. — Да я, знаешь, что подумал? Оставьте мне вон тот ножичек, которым резали Женин китель, да и идите себе спокойно… А я тут полежу… Отдохну чутка… А то что-то совсем устал…

Чесноков замер с каменным лицом. Я нахмурился.

— Слышь, — вдруг подал голос Суворов. — Ты какой был мямля, такой и остался.

Да только заметил я разительное изменение в тоне этого Суворовского голоса. Если раньше он только и делал, что ругал Ткаченко. Только и мог, что обратиться к нему с настоящей, нескрываемой злобой в голосе, то теперь тон его был иным. Суворов сказал эти слова ровно так, как когда один друг подтрунивает над другим.

— Нечего тут раскисать, — Суворов посерьезнел. — Мы с тобой вон какую мясорубку пережили, а ты, значит, помирать тут собрался?

— Вы со мной не прорветесь, — возразил Ткаченко. — Я ж теперь обуза…

— Одной обузой больше, одной меньше, — Суворов кивнул на Игоря Белых. — Какая нам теперь разница?

— Диму придется поддерживать, — покачал головой Чесноков. — Это выходит, мы с Игорем, да Дима с тем, кто его потащит — это уже четыре небоеспособных, крайне немобильных бойца. Легкая мишень для душманских пуль.

— Мы его тут не бросим, — строго сказал я. — Это даже