Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

Он чувствует, как тяжело бьётся сердце, как внутри растёт усталость, почти физическая.

«Как долго я смогу скрывать правду?».

Это вопрос, который возвращается к нему снова и снова, как дрожащая стрелка на циферблате часов, как метроном, отсчитывающий секунды.

Как долго он сможет говорить о будущем, не выдавая, что он из него пришёл?

Как долго он сможет сохранять эту хрупкую иллюзию, выстраивать стены, которые в любой момент могут рухнуть?

Он останавливается на секунду,

кладёт руку на холодную перила лестницы. Чувствует металл под пальцами, словно ищет в этом опору, якорь.

Потом делает глубокий вдох.

Медленно выдыхает.

«Столько, сколько потребуется».

И идёт дальше.

Глава 78

Новый удар

* * *

Мирослав вошёл в кабинет, ощущая тяжесть сегодняшнего дня на своих плечах. Он с трудом опустился в кресло, провёл рукой по уставшему лицу, потер переносицу. В висках отдавалось монотонным пульсом, будто внутри билось два сердца: одно — живое, беспокойное, его собственное, а другое — некое невидимое, тёмное, требующее ответа. Он только было потянулся за историей пациента, намереваясь окунуться в привычный порядок работы, когда в коридоре, резким надрывом сквозь низкий гул больничного дня, прозвучал голос.

— Товарищ Миргородский! — отчётливо, тревожно, почти срываясь, выкрикнул кто-то.

Мирослав поднял голову. Дверь распахнулась, и в кабинет ворвался медбрат — бледный, тяжело дышащий, сжимающий в руке смятый лоскут марли, на котором виднелись бурые пятна крови.

— Срочно в третью операционную! — выпалил он. — Тяжёлое осложнение после удаления. Пациент… очень плохо.

Мирослав мгновенно поднялся, но не бросился в коридор слепо, а, выпрямившись, задержался на секунду, пристально вглядываясь в лицо пришедшего. Тот весь подался вперёд, дышал прерывисто, и по едва заметному вздрагиванию губ можно было догадаться, что он не просто торопился, не просто испугался за пациента — за этим кроется что-то большее. Мирослав ощутил странное, холодное подозрение.

— Кто его лечил? — спросил он ровным, но острым голосом, как скальпель, вскрывающий плоть.

Медбрат заметно передёрнулся, словно внутренне борясь с необходимостью отвечать. Потом пожал плечами, будто между делом, но было в этом жесте небрежное, болезненное напряжение.

— Карпов, — наконец, сказал он.

И тишина.

Где-то вдали, за окном, проехал трамвай, вибрацией отозвавшийся в стенах больницы. В коридоре кто-то прокашлялся, листая страницы медицинской карты. Мирослав почувствовал, как его руки, сжимающиеся в кулаки, стали предательски холодны.

Карпов. Конечно, Карпов.

— Но он не признаёт вины, — быстро добавил медбрат, будто оправдываясь, будто уже предчувствуя, что сейчас произойдёт столкновение двух неизбежностей. — Говорит, что всё сделано по протоколу.

По протоколу. Эти слова казались ему особенно гнусными, особенно лживыми в этом месте, где каждый вдох, каждый шорох ткани на плечах пациентов мог стать вопросом жизни или смерти. По протоколу. Разве смерть не может быть по протоколу? Разве халатность не может быть обоснована инструкцией? Разве отсутствие помощи — не самая узаконенная форма убийства?

«Интересно, действительно ли это случайность или снова чей-то хитрый ход?».

Мысли пересеклись, сцепились между собой, загоняя его в безмолвный тупик. Он не знал. Нет, знал. Почти знал. Или догадывался. Но как узнать наверняка? Как различить ошибку и преднамеренность, невнимательность и расчёт? Что, если Карпов просто не увидел признаков воспаления? Что, если рана действительно скрывала инфекцию, и это роковая случайность? Но что, если нет? Что, если он знал? Что, если он допустил это специально, зная, что пациент попадёт к нему в руки, и надеясь, что в один момент он окажется не на своём месте, промедлит, ошибётся?

И что, если он был прав?

Но размышлять было некогда.

Мирослав шагнул в коридор, а затем ускорил шаг, будто прочь от собственных мыслей, прочь от этого голоса сомнения внутри. Он слышал, как за ним, не отставая, спешит медбрат. Коридоры были забиты врачами, омегами, сидящими на скамьях, ожидающими приёма. Где-то переговаривались хирурги, кто-то вполголоса обсуждал поставки новых обезболивающих, чей-то голос за стеной звучал сбивчиво, как у человека, которого только что одёрнули. Но Мирослав шёл, почти не видя этих лиц, ни одного, кроме того, которое ему предстояло увидеть — лица пациента, оказавшегося на грани между болью и её концом.

— Где он? — коротко бросил он, не глядя.

— Уже в операционной. Его готовят.

Были моменты, когда ему казалось, что что-то в этой больнице не просто против него, но и против самих пациентов. И это было страшнее любого конфликта с Карповым. Потому что бороться с одним человеком можно, а как бороться с самой системой?

* * *

В операционной пахло кровью и карболкой, резким, чуть горьковатым привкусом, который впивался в слизистую, оседал на языке, будто желая напомнить, что здесь всегда что-то умирает, а что-то — лишь выживает. Свет от хирургических ламп бросал холодные блики на стерильные металлические инструменты, на белые халаты врачей, на вспотевшие лица ассистентов, на самого пациента, лежащего безвольной массой, с едва заметной дрожью ресниц, с отёкшим, болезненно покрасневшим лицом. Омега. Молодой. Кожа бледная, сероватая, влажная, будто натянутая на череп, как тонкий пергамент. Под глазами темные круги, губы пересохшие, но приоткрытые, с трудом цепляющиеся за воздух.

Еще немного — и он мог бы просто перестать дышать.

Часы на стене отстукивали короткие секунды, словно отмеряя оставшееся время. Тик. Тик. Тик. Каждый новый звук — как последний.

Мирослав вошёл быстро, но не бросился сразу к пациенту. Он не сделал резких движений, не позволил эмоциям взять над собой верх, хотя нутро уже сжалось, и горечь чего-то неизбежного проскользнула по позвоночнику. Нет, вместо этого он поднял взгляд — и первым, кого он увидел, был Карпов.

Тот стоял у стены, сложив руки на груди, высоко подняв подбородок, словно уже вынес приговор, словно уже знал, чем всё закончится. Его губы тронула тонкая, едва заметная усмешка, скользкая, похожая на лезвие, которое только что провели по коже, ещё не разрезая, но уже пугая своим холодом.

— Что произошло? — голос Мирослава прозвучал ровно, но внутри ощущалось напряжение, как у натянутой струны, готовой лопнуть от одного неверного движения.

Карпов не сразу ответил. Казалось, он