Родная партия - Глеб Ковзик

– Лира! Понимаю, что бредово звучит, но ведь ты же в творческом обществе обитаешь. Тебе же известно, как вчувствоваться в мир других.

– Могу представить себе на минуту.

– Не думай логикой, Лира. Взгляни на меня. Прочувствуй, загляни внутрь.

Лира долго смотрела в мои глаза, ладонью провела по уже заросшей щеке. Её мучили сомнения, это ясно выражалось в самочувствии и движениях, но она не сбегала, не паниковала и не падала в ступор. За этой изящной манерностью показывалась сила.

– Мы общались два дня, как я вернулась в Москву. Мысленно улавливала перемену, но только сейчас поняла, насколько она серьезна. Чужой взгляд. Ты никогда так не смотрел на людей, Андрей. Чужой мне человек в родном теле.

– Эх… Значит, убедил? – мне было тяжело, словно выжали целиком и полностью.

– Не очень. Но я пытливая натура. Я всё разузнаю, – засмеялась Лира. Её подчеркнутые брови играли со мной. – Тяжело признаваться в шизофрении.

– Нет у меня никакой шизофрении.

– Допустим. Но ты заставил меня погрузиться в неуютные мысли.

– Тоскливый муд.

– Муд?

– Настроение такое, внутреннее самочувствие.

– Как интересно. Цветок интимный, необычный, раскрывается не с рассветом, а на закате. Не поняла я многого, но объясни вот что – зачем вообще стоило рассказывать? Жила бы без драмы, спокойно бы сделал мне предложение, пошли в ЗАГС…

– Затем, чтобы получить опору в этом мире. Ты чудачка. Совсем скоро уедешь. А я тут один, запертый в черепе чужого человека. Мне нужно было хоть кому-то высказаться. В дневнике уже столько листов исписано, ты б знала.

– Представляю… Только это всё равно не ответ, он меня не удовлетворил.

– Я не хочу погибать, Лира. Я хочу выжить. Кажется, сюда попал неспроста.

– И… ты хочешь… спасти? – брови девушки потянулись вверх.

– Советский Союз.

– Господи. Андрей, ты серьезно? Зачем спасать помойку. Ты сам сказал, что страна развалится.

– Слушай, уж я точно не за совок, но эта страна и не совсем помойка. Нужен билет наверх, чтобы я смог всё изменить.

– Билет, да не в ту сторону. Любой разумный желает отсюда сбежать… – сопротивлялась Лира. – Ты просишь от меня невозможного. Я чувствую себя неуютно.

– Лира, ну посуди сама. Если в 2028 году произошла ядерная война, а меня выбрасывают в 1985 год, прямо перед началом Перестройки, то знак слишком очевиден.

– Нисколько. Нисколько не очевиден. Может, тебя отправили для того, чтобы всё ускорилось и рассыпалось ещё сильнее. Ты плохо знаешь историю, значит.

– Что же я должен знать?

– Знаешь, чего больше всего боятся в Германии? – в голосе Лиры зазвучала не надменная серьезность. – Советских ядерных ракет. Мы заполонили Европу адскими стрелами. Люди боятся.

– Исправить можно всё.

– Лучше покончить с ним. Союз всегда был таким и будет.

– Разрушить всегда можно успеть, я говорю о своем опыте в общении со сверстниками.

– Напомни, сколько тебе лет? – заулыбалась Лира.

– Двадцать. И это не смешно. Нужно попробовать изменить историю. Ты что, предлагаешь просто согласиться прожить жизнь согласно той истории, по которой жил весь мир в 2028? Я не герой, не бог и не царь. Просто человек. Я молодой гай, который просто мечтает красиво жить.

Лира снова замолчала.

– Мне нужна твоя помощь. Ты лучше ладишь с людьми за границей. У тебя есть доступ на выезд, у тебя есть связи.

– Выездную визу папочка отобрал, – скверно заметила Лира.

– Мы поженимся. Станешь свободной, как и обещано, никогда не притронусь к тебе. Получишь выездную визу, уедешь на Запад. Кроме того, у тебя прекрасная дружба с неформалами. Они мне тоже нужны.

– Да их власть сожрет, Андрюш.

– Не сожрет, если действовать разумно. Даже в реальной истории Сахарова отпустили.

Лира вздохнула, встала, прошлась по комнате, сделала два глотка из бокала. Она что-то напевала под нос.

– Устала.

– Понимаю.

– Может, закончим на сегодня? В субботу скажу свое решение.

– Нет, в субботу слишком поздно. Мой папочка поставил ультиматум. Мы очень похожи друг на друга. Мы под семейной диктатурой.

– Ты точно чужой, – сказала Лира. – Настоящий Озёров никогда бы не сравнил с собой. Он величайший нарцисс. А ты чудак. И лапочка. Ты мне нравишься.

Она поднесла руку. Я пожал её.

– Раньше Андрей был такой доступный, а что можно сказать про нового? – Лира мягко ткнула в плечо.

– Проверишь на свадьбе, – увильнул от второй попытки меня поцеловать.

– Эх. Ну хорошо. Завтра заеду к вам. Поговорю с Григорием Максимовичем. У нас прогрессивная семья. Женщина делает предложение мужчине. Бедный твой отчим. Побереги его психику, а лучше возьми отчество, пока ещё не пошел наверх.

Мы вернулись обратно в зал. Многие всё так же толпились на кухне, гнали белый душный дым в потолок. Я раскланялся всем, даже уснувшим на диване, извинился трижды перед хозяином и ушел.

Ночные заморозки. Случайно наступил на лужу – под ногой хрустнула ледяная корка. Леонида с машиной увидеть было очень сложно.

– Вы всё-таки дождались? – мой вопрос был словно проигнорирован. – Леонид, вы спите?

– Простите меня. Извините. Я хотел предупредить, но с вами была Лира.

Леонид заплакал.

– Что это значит? – вопрос прозвучал по-командному, как если бы от водителя ожидали доклад об обстановке. – Почему вы плачете?

– Они заставили. Обещали, но я больше не верю. Кто же будет так наживаться на горе? – Леонид ещё сильнее заплакал.

Я нажал на клавишу светильника, подсветил салон желтым-прежёлтым. И тут увидел на приборной доске устройство. Не припоминаю, чтобы оно было раньше.

– Как это понимать, Леонид?

– Они заставили записывать разговоры. У меня огромная беда в семье, а эти узнали и стращали. Но мне совестливо вас подставлять, Андрей Иванович.

Бросило в жар и холод. Я принялся хлопать по телу, по пиджаку, по брюкам, пытаясь найти жучок.

– Сколько… Где вы записывали? Вы записали сегодняшний разговор? Леонид!

Водитель плакал, утирая слезы платком. Я в ужасе пытался прощупать постороннее в своем костюме.

Акт II. Глава 8. ЦК всему голова

Прожекторный свет льется в глаза. Оператор навел гигантскую камеру, как пушку, на меня, прямой наводкой целится, ругался на непонятном языке. Ведущий что-то поглядывал в планшет, визжал от злости и