Родная партия - Глеб Ковзик

выпадов вроде этого: “Как сын директора ведущего автомобильного завода страны, ты должен то-то и то-то”. Возможно, он частично винил себя за просходящее в комсомоле, так как старался удержать под присмотром врачей как можно дольше.

После того, как я пересказал ему происходящее в комсомоле, Григорий Максимович позвонил с домашнего кабинета, прямо при мне заговорил с Мишиным. Комсомольский биг босс охотно приветствовал директора автозавода. Казалось бы, кто по иерархии должен быть выше? Первый секретарь комсомола, думал я. Но в советской номенклатуре должности с большим названием могут иметь маленький вес. Например, известный кейс с Шелепиным. Хочешь избавиться от оппонента? Отправь в советский профсоюз. Либо скинь в комиссию ЦК КПСС по сельскохозяйственным вопросам, как сделали с Лигачевым. Это реально авгиевы конюшни. Попробуй сделать рентабельным и эффективным советский колхоз!

В тот момент казалось, что отец “Андрея Ивановича” решил приобщить меня к сакральному. Прежде всегда указывали на дверь, когда предстоял телефонный звонок. Лишний опыт никогда не навредит, раз задался целью идти наверх.

Телефонное право содержит известный только посвященным ритуал. В детстве я отдыхал в Турции, где посетил рынок. Полагаю, что он был самый обычный и стандартный для тех мест. Так там сразу наблюдается восточный культурный код. Нужно играть. Нельзя оскорблять торговца прямолинейностью. Танцуй с ним в одном движении. Соблюдай ритуал. Это напомнило мне, когда я следил за телефонной игрой “отца” и биг босса. Происходивший в течение получаса разговор двигался по следующей формуле: обмен товарищескими любезностями, душные вопросы “Как дела?” и “Как в семье?”, обсуждение рабочих задач — деятельность заводского комсомольского комитета, успехи в социалистическом соревновании. Наконец, доходят до главной сути.

Мишин, как мужчина принципиальный и не искавший выгоды в ссоре, подключился к конфликту. На мой взгляд, сработал ещё один факт. Биг босс комсомола всё-таки с брежневской закалкой. Политики такого типа предпочитали удержание баланса между группировками, нежели генерировать хаос в элите. На самом деле, не самый сложный вывод, если посмотреть на кадровые изменения при Леониде Ильиче. Проще говоря, они минимальны.

Телефонным правом мной получен мощный перевес — первый секретарь ЦК ВЛКСМ авторитетом сковал дальнейшие действия в Секретариате. Правил в подобной игре не существовало — дерись как хочешь, победителя не судят. Наоборот, ему с заискиванием смотрят в рот. Элитарная всклока выглядела мелочной по сути, но пагубной по последствиям. Я смеялся, когда на совещании один толстенький серый пиджак захотел “обсудить ненормальное положение товарища Озёрова”. Мишин быстро осек придурка: “Совещание завершено”. Пока он приходил в себя от удивления, я намеренно уронил его на выходе, вместе с папкой для бумаг. Ой-ой, какая печалька, какой неосторожный товарищ Озёров!

Большое возмущение, недовольство, хамство… и единичный листок с подготовленным докладом в моей руке. Ха! Зумер победил скуфа.

Но нейтрализация текущей атаки вовсе не означет полное установление безопасности. Помимо того, что КГБ имеет вопросы к “Андрею Ивановичу”, в комсомоле я превращаюсь в нежелательную фигуру. Сколько ещё телефонных звонков может случиться по моей оплошности? Ведь на каком-то из них скажут: “Достаточно, Григорий Максимович, в высшей инстанции принято принципиальное решение…”

Плата очевидна. Я подал заявление на смену отчества. Минус один элемент от идентичности “Андрея Ивановича”. Очевидный факт для других, с наблюдением на протяжении пяти месяцев легко заметить кардинальные перемены в поведении человека. Мне же удалось понять только тогда, когда чекисты всерьез взялись за “Андрея Ивановича”. Ничего бы не было, будь мое поведение прежним. Кто-то написал донос, возможно, что их оказалось несколько и раскрутка истории не заставила себя долго ждать. И случай какой подвернулся! Секретарь ЦК комсомола ходит на квартирник. Ситуация — кринге в квадрате, ибо шанс спасти будущее и себя, если Озёрова аннулируют в перестроечном году, стремительно падает до нуля.

Кроме того, в очередной раз всплыла тема алкоголизма. Серьезно, уже не смешно, я себе бокал шампанского и пива в “Праге” не позволяю, с ужасом представляя, как с развязанным языком тараторю про развалившийся СССР, или о том, как бывшие союзные республики устроили холивары с танковыми разборками, как в России больше не стало компартий, как всюду рыночек порешал. Спасибо “маме”, от озабоченности проболтавшейся.

Когда Виктория Револиевна, без макияжа и с укрупнившимися морщинами, осталась в палате со мной наедине, она рассказала о семейных терзаниях:

— Сынок, наш Григорий Максимович считает, что вы разбились из-за пьянки. Папа волнуется, как бы ты партийную карьеру не сгубил.

— Да перестаньте считать меня алкашом!

— Знаешь, у тебя как будто амнезия произошла. Ты действительно не помнишь постыдства в прошлом?

— Мама, судить нужно по настоящим поступкам. Не веришь? Спроси медосвидетельствование.

Она на минуту задумалась, потом удовлетворенно кивнула головой:

— И правильно. Кто старое помянет — тому глаз вон… И всё же, Андрюша, признайся честно. Не говори, откуда выехали, с кем были и чем занимались. Успокой мое сердце. Вы пили?

— Нет.

Несколько секунд выжидания. Неприятно. Я отдуваюсь за чужую репутацию, за чужие грехи; не понимаю, из-за чего так заливался “Андрей Иванович”.

— Тогда немедленно пойду разговаривать с Григорием Максимовичем, — она встала так, как если бы с её плеч свалился тяжелый груз. — А ты отдыхай, всё будет хорошо. Восстанавливайся, сынок.

— Мама! — крикнул вслед.

— Да?

— Что с моим водителем?

— Жив, черепно-мозговая травма.

— Скажи за него слово тоже.

Виктория Револиевна изобразила очень большое удивление.

— Ну хорошо…

Повлияло. Паранойя Григория Максимовича получила обезболивающее. На меня стали смотреть более здоровым взглядом. Леонида по блату приняли в ЦКБ. В отношениях с ним, если можно так называть формат служебных обязанностей, я заметил необычную вещь: в простых людях больше спокойствия и стабильности, что ли. У Леонида здоровый взгляд на жизнь. Живи и другим не мешай. Потом это наблюдение распространилось и на рядовых комсомольцев на низовом уровне. Конечно, бесхребетники и карьеристы с формалистами мгновенно раскрывались. В их поведении слишком много наигранного. Самые худшие — те, кто подобострастно повторял слово-в-слово тексты партии. У меня, если что, алиби: я из будущего, советской речью не владею, подстраиваюсь по самой простой тактике полного копирования. Но в первичных ячейках были оптимисты, немного идеалистов и лиц с юношеским максимализмом. За тучей формализма они умудрялись как-то проявить свое живое “Я”. Интересно бы узнать, каков социальный состав советского общества. Если таких по стране много, то на инициативных нужно делать ставку — это конструктивная сила.

А