Родная партия - Глеб Ковзик

царапин. Мой водитель до сих пор в больнице. Короче, потерял билет наверх. Чтобы это исправить, связался с ним самолично. За спрос не бьют. Ты же понимаешь, моей вины нет в том, что тебя не перевели в работу ЦК КПСС?

– Ну да, – тихо произнес Курочка.

– Так вот. Позволь мне сделать предположение. Ты знал что-то о заговоре. Наверное, искать твоего участия в нем не нужно. Но обидно, что своего друга ты оставил в беде.

– Я не участвовал вместе с Елфимовым, честное слово, – Курочка положил руку на сердце. – Когда узнал, то замешкался. Каюсь. А потом ты вернулся из больницы, и тогда сразу же принялся защищать тебя.

Очень захотелось айкоса. Не знаю, насколько смущен тридцатилетний Курочка, но моя двадцатилетняя душа требовала перезагрузки от эмоций. Кажется, я понял, что этот советский ловелас дорог мне. Он не серый, живой, несмотря на должность и статус – простой. Искреннее в простом. Хотя в прошлой жизни у меня не было ни одного друга с таким типажом поведения, как у Курочки.

– Ты обиделся на меня? – спросил он, вытирая мороженое салфеткой.

– У нас возникло недопонимание.

На пару минут установилась тишина.

– Сергей, в моей жизни случилась большая перемена. Думаю, и так заметил. Мы, комсомольцы, судьбой сплочены, но всё же я нуждаюсь в друге, товарище, напарнике, который пулеметную ленту подаст в трудную минуту. Вроде как договорились, что идем вперед вместе. Детский сад какой-то. Не завидуй своему товарищу. Доверие строится поступками. Пусть это будет нам уроком – друг от друга ничего не скрываем, всегда и везде боремся с врагом, как со своим личным, поддерживаем.

– Согласен, – Курочка протянул пятерню в знак примирения. – Клянусь считать тебя как своего брата.

– У тебя лапа грязная, – засмеялся я. – Вся в пломбире. Хрюшка.

– Пятачок свой видел? – пальцем мазнул мне по носу. – Во, погляди.

– Дай салфетку!

– Нет, так ходи.

Засмеялись. Машины шумно ездили по проспекту. Вечер вошел в силу, жара стала спадать.

– Андрей, а что будешь делать с Елфимовым? – Курочка посмотрел на меня. – Вернее, что мы будем делать?

– Ничего.

– Вот так?

– Ну да. Зачем его трогать? Ты хоть знаешь, чего ради он взбаламутил воду?

– Ему не понравились твои чудачества за последние месяцы. К Мишину ходит и рассказывает, какой безответственный Озёров, совсем нам не товарищ. Потому решил сбросить из аппарата, как только подвернулся случай с автомобильной аварией.

– Надо же, какой креативный товарищ Елфимов. Не осуждаю, это его выбор… но осуждаю.

– Стоило бы ответить ему за такое.

– Да зачем? – скривился я.

– Ну что ещё зачем?

– Предлагаешь по-сталински разобраться в центральном аппарате комсомола?

– Нет. Обойдемся без Сталина.

– Обойдемся без нападок на Елфимова, – отрезал я. – Это бесполезно. После него придет другой, третий, четвертый… Комсомол тесноват для подобных интриг. У него могут быть какие угодно полезные задачи, но только не тренировка в политике. Всё решает старший брат.

– Тогда что мы будем делать?

– Как что? Нас ждёт родная партия, Сережа. Только в ней имеется крыша от всех ураганов и дождей. Так что вперед, к победе коммунизма, комсомольцы выступают в поход. Не слышу твоих громких и бурных аплодисментов, товарищ Курочка!

Глава 11. Грани знакомства

Чем отличалась фигура Лиры от фигуры Татьяны?

У Татьяны всегда подчеркнуто деловой стиль и строгие контуры. Она ничем не выделялась, не было никакой особенности во внешности, простая красота молодости.

Тело Лиры очень гибкое: грани мягки, тонки, изящны и грациозны. Худоба шла ей, отражала суть личности – порхающая в синем небе свобода. Глядя на неё, спокойно раздевающуюся передо мной, я поймал себя на мысли: “Ну, была не была? Всё-таки по паспорту мы честные сожители, паспорт есть…” Но после этого спешно затряс головой, находя такую идею излишней.

Она набросила на голое тело белый халат, покрутила вентили в ванной, пуская горячую воду: пар шел клубами, заполняя пространство.

– Ты что, никогда так раньше не делал? – ноги Лиры лежали на моих коленях.

– Нет. Друзья так и не делают. Если только совсем навеселе.

– А я однажды с одним молодым писателем в Париже подружилась. Сидели в ванне. Доминик читал стихи, а я ничегошеньки не понимала, только восхищалась наигранностью.

У меня на лице выступило смущение, из-за чего Лира рассмеялась.

– В вашем мире сексуальной революции не было, что ли?

– Ещё какая была…

– Тогда почему ты такой скованный?

– Лира, не забывай, что я всё-таки другой человек. Удобно сравнивать с тем самым “Андреем Ивановичем”, но такое сравнение не очень корректно.

– Ой да брось, – Лира ковырялась в своей сумке и напряженно что-то искала. – Считай, ничего серьезного между нами не было. Нет поводов для ревности.

– Так я и не ревную.

– А жаль, – из сумки на свет вышел стеклянный узорчатый флакон. – Ты стал лучше. Ты его лучшая версия.

– В каком плане?

– Во внешнем уж точно! Прежний Андрей меры не знал. Его чрезмерность сдерживали исключительно родители. Пить он так и не научился, а убивал в себе горе страшнее, чем это делают в далеком медвежьем углу.

Я поинтересовался, что за горе случилось с “Андреем Ивановичем”, но Лира словно проигнорировала вопрос. Вместо этого она взяла извлеченную из недр бесконечной сумки бутылочку, и, потирая ручки, захихикала:

– Сейчас будем купаться в розовом масле, как тогда в Париже!

– Погоди-ка, что значит будем? – у меня в груди похолодело от одной только мысли лежать с ней в ванне.

– Ну да. А ты думал, для чего приглашен?

– Чай пить, квартиру посмотреть, познакомиться ближе… – смущенно отвернулся к окну. – С того дня, как приехала в Москву, мы не можем нормально поговорить. Ведь ты мне совсем малознакома.

– Ну походи, посмотри, пока с ванной тут вожусь.

Дом Лиры был впечатляющ. Не просто сталинка, а именно одна из сталинских сестер. Я жил в квартире директора автозавода, просторной и удобной, но даже у нас не