Родная партия - Глеб Ковзик

Ну и вопрос, Ваня! Если скажу, что прилетел из будущего с предполагаемой миссией спасения, и что в меня прицелился КГБ из-за явной крипанутости последних месяцев, то поверишь ли? После той майской ночи я сплю и вижу, как бы сбросить с себя хвост опасного наблюдения.

Из курса истории напомнилось, что у госбезопасности имелись некие ограничения, или правила, по работе с подозреваемыми из властных структур. Насколько серьезны последствия у чекистов, если они перейдут запретительную черту, мне остается лишь догадываться. Полагаю, комсомольцы защищены слабо и легко сбиваются, тогда как партийцы имеют железобетонную стену безопасности.

Ситуация не совсем тупиковая, но требует сделать качественный мув, прямо-таки рывок для избежания серьезных проблем. Все рабочие сценарии сходятся на ЦК КПСС. Как ни странно, но это на первое июля восемьдесят пятого ЦК самое безопасное пространство. Потом можно вернуться к первоначальной цели.

– У меня мотив простой. В мире неспокойно. Его нужно изменить, пока не наступила катастрофа. Я ответственен за будущее нашей страны.

Иван заулыбался:

– Только и всего?

– Но ведь они правда назрели.

– Назрели.

– Ты коммунист? – Иван умел удивлять вопросами.

– Я верный коммунист, пламенный борец за дело пролетариата, продолжатель великого ленинского дела…

– Ага. Намек понял. Но говоришь как идейный. Давно я не видел таких.

– Так что скажешь?

– Услуга за услугу, Андрей.

– Хорошо.

Иван провел рукой по волосам, прокашлялся в кулак, достал сигарету и закурил. Совсем смеркалось. Желтушные фонари осветили парковые дороги.

– У тебя есть некто, живо меня интересующий, – дымок вышел из ноздрей. – Давно искал подходы, а тут объявился ты, спасибо Курочке.

– Кто же?

После недолгой паузы Иван назвал имя. Я в изумлении раскрыл рот:

– Не пон…

– Неприемлемо? Думал, у вас всё обсуждено, существует договоренность.

– Не пон, ты сейчас на полном серьезе?

Так, Андрюша, спок! Не нападай на додика. Возможно, Ване присущ особый тип юмора, как в моей эпохе, и меня пытаются по-жесткому забайтить. Не гони на него волну, так как слишком многое зависит в эти минуты.

– Если невозможно, то тогда разговор окончен, – потухшая сигарета полетела в урну.

Он сказал всерьез. Сгорю со стыда.

– Стой, стопанись. Иван, я же правильно тебя понял?

Мой собеседник хитро улыбнулся.

Мне остается только согласиться. Ревности тут не место, так как изначально обусловились о взаимной свободе. Весь раскрасневшийся от непонятных чувств, я без слов подал согласие. Намека оказалось достаточно. Иван обещал на днях попытаться решить мою просьбу:

– Пойду домой. Чемодан предстоит собрать. Раз состоится командировка в Берлин, то подготовлюсь ко всему заранее. Будь на связи.

Кринж! Он шел и растворялся в темноте, а я всё ещё находился под глубочайшим впечатлением.

Лира будет в шоке, если узнает о нашей сделке.

Глава 9. Рефлексия

Второе июля 1985 года. Вечер, жара, поет магнитофон. Дверь закрыта, в комнате из голосов — только я и Пугачева. Ручкой по бумаге, строка за строкой.

Алла жестоко назидает:

А мир устроен так, что всё возможно в нём,

Но после ничего исправить нельзя!

Дорогой дневник! Мне не подобрать слов, чтобы описать ту боль, которую я испытывал последние два месяца. Прости меня, пожалуйста. Не писал после аварии ни одной буквы. Словил страшный испуг за тебя — чемодан продолжительное время находился в руках неизвестных лиц. А если прочли? Накопилось много переживаний. Нужно высказаться, слить накопившееся, обдумать и проработать проблемы. Обо всём по порядку.

Сперва пришлось восстановиться в больнице. “Семья” после случившегося находилась в ужасе: перепуганные и напряженные, они настояли на госпитализации и отдыхе. Я не сопротивлялся, напротив, вжился в роль пострадавшего и смело принимал лечение.

Естественно, что никакой правды об аварии им не рассказал. Если бы они узнали, что КГБ через водителя пытались установить прослушку, если бы всплыли разговоры того вечера, то последствия оказались бы катастрофическими. Уж не знаю, куда бы повезли меня в первую очередь — в Кащенку или Лефортово.

Отныне истина зациклилась на двоих, то есть на мне и Леониде.

Затем случилась подковерная игра в комсомоле, когда у некоторых из скрытных недругов, узнать чьи имена мне ещё предстояло, возникло откровенное желание выпнуть из ЦК. Попадос. А говорил себе: “Пусть болтают, пусть сплетничают, пока не навредило, обращать внимание не стоит!” Сережа Курочка подозрительно жал плечами, стоило только поднять вопрос о том, что же произошло в мое отсутствие, но в итоге очень быстро примкнул к моей команде защиты. Ну настоящий бро.

В политике, если дом закрыт, а народ не заглядывает в окошко с задернутой шторой, волки рвут оппонентов на кровавые куски. По-русски ли так себя вести? Забить так жестоко, чтобы человек даже всплакнуть не успел — коробку в руки и вали, вдобавок накидают пинков. Как же это бесило в моем мире, когда работал баристой в мелкой кофейне. Вложился в неё душой, но никто ничего не заметил. Стоило один раз косячнуть, и самым токсичным способом вынудили уволиться.

У меня не оставалось выбора, кроме как обратиться к тому, кто имел прямой доступ к Мишину. В конце концов, именно Григорий Максимович кичился передо мной тем фактом, что с его протекции я оказался заведующим отделом в ЦК комсомола. Перелистни страницу, и сможешь прочесть запись из того самого отвратительного утра: “Никому не нужен алкоголик и маргинал. Зажравшийся. Тебе ничего не пришлось добиваться самому”

Обидненько прозвучало, хоть ко мне данные ярлыки относятся лишь по факту принадлежности физического тела “Андрея Ивановича”. Если честно, тот конфликт меня сильно травмировал. Обошлось без слез и страха. Замкнутость. Унижение. Отталкивающее движение. Вот так бы описал самочувствие.

В общем, предстоял серьезный и максимально некомфортный разговор с Григорием Максимовичем. Опасение, что он опять взорвется и устроит махач, было не беспочвенным.

Он слушал без укоров, комментариев и обвинений. Уже тогда ему было известно о моей скорой свадьбе с Лирой, поэтому чувствовалось заметное колебание в его отношении ко мне: внешне отец “Андрея Ивановича” демонстрировал прежнюю холодность и суровость, но внутри него что-то тормозилось, останавливало от долженствующих