Красная земля - Тим Волков

— Иван Павлович? Что прикажете? — спросила Аглая. — Кладем в стационар?

Он посмотрел на нее, и его сердце сжалось. Беременность. Иммунитет ослаблен. Плацентарный барьер для сибирской язвы — не преграда. Последствия для нее и ребенка могут быть фатальными. Так рисковать…

— Аглая, слушай меня очень внимательно, — начал он. — Я за то, чтобы ты сейчас пошла домой и не выходила. Позвать лучше Глафиру…

— Нет, Иван Павлович, я сама, — настала очередь Аглаи придать своему голосу стали.

— Но…

— Иван Павлович, я главный врач в этой больнице. И его лечить должна я.

— Ладно, — тяжело вздохнул доктор, понимая, что спорить бесполезно. — Но сделаешь, что скажу.

Она кивнула.

— Во-первых, ты сейчас же идешь и надеваешь самый плотный халат, перчатки, маску. У нас есть запасные. Марлевую маску в четыре слоя, смоченную в растворе хлорамина. Лицо и волосы не должны быть открыты. После этого идешь в палату номер три — изолированную. Сними оттуда все лишнее, постели чистое белье. Фому Егорыча туда проведем.

— Хорошо, — кивнула она, уже поворачиваясь.

— Стой. Это самое простое. Дальше — главное и самое опасное. Мне нужно подтвердить диагноз. Я возьму у него пробу с язвы и кусочек струпа. После этого мне нужна твоя помощь. Но ты не будешь подходить к нему ближе, чем на два шага. Договорились? Ты подашь мне инструменты, пробирки, все что нужно. Понимаешь? Никакого прямого контакта.

— Понимаю.

— После процедуры все, что было в контакте с пациентом, — кипятить в отдельном баке час. А лучше два. Халаты, перчатки — тоже в кипяток. Помещение, где он находится, мы будем обрабатывать хлорамином дважды в день. Нет, лучше трижды. Посуда — только одноразовая, потом сжигается.

— Одноразовая? — удивленно переспросила Аглая.

Доктор выругался про себя.

— Выдели ему одну железную чашку и приборы. После каждого приема пищи — кипяти ее. Чем больше, тем лучше.

— Еду ему будешь ставить у порога. И… — он запнулся, подбирая слова. — Аглая, это не просто предосторожность. Это вопрос жизни и смерти. Особенно для тебя. И для твоего ребенка. Споры этой заразы невероятно живучи. Они могут быть на одежде, на полу, везде. Малейшая оплошность — и мы все здесь можем заразиться. Ты должна быть очень осторожна. Обещай мне.

— Я все поняла, Иван Павлович. Я буду осторожна. Обещаю. Только… Откуда? Откуда у него эта напасть? Он же рыбак, на скотине не работает, с овцами не вожжется…

— Кладбище, то самое, старое. Оно оказалось не простым — туда хоронили всех, кто умер от сибирской язвы. А споры этой заразы, этой бациллы… Они все это время спали. Десятилетиями. А иногда и веками. Представь себе семя, покрытое каменной скорлупой. Его можно некоторое кипятить, морозить, сушить — оно не умрет. Проснется только тогда, когда попадет в благодатную среду.

Аглая невольно перекрестилась.

— Взял зараженный череп, с того кладбища, — продолжил доктор. — Вот и всё. Этого оказалось достаточно.

Иван Павлович посмотрел на бледное лицо Аглаи.

— Понимаешь? Он даже не порезался. Просто прикоснулся. Споры, которые дремали в костях, в земле, что была на том черепе, возможно, десятки лет… Они попали в маленькую ранку на его руке, царапину, которую он и не заметил. Или просто прилипли к коже, а потом он эту самую руку к лицу поднес, или еду ел… Для пробуждения им нужен только живой организм. Они прорастают, как семена, и начинают убивать.

— Иван Павлович, я поняла, — кивнула Аглая. Конечно же она напугалась, но вида старалась не подавать. — Я буду осторожна.

— Хорошо. Тогда размести больного. А я пока возьму анализы — нужно подтвердить диагноз, чтобы…

А если диагноз подтвердится, то предстоит очень многое. И на второй план уходит уже многое, почти все. Остается только одно — выжить самому и спасти жителей села.

* * *

Иван Павлович запер дверь лаборатории на щеколду. В руках он сжимал предметное стекло с образцом. Небольшой кусочек струпа с язвы Фомы Егорыча и капля серозной жидкости, нанесенная на него платиновой петлей, раскаленной докрасна в пламени горелки. Процедура забора была похожа на саперную работу — одно неверное движение, чих, порез — и смертоносные споры получат свободу.

Доктор глубоко вздохнул, пытаясь унять дрожь в пальцах. Это была не трусость. Скорее играл в крови адреналин.

«Спокойно, коллега, — мысленно сказал он сам себе. — Все как на практикуме. Фиксация над пламенем. Остывает. Метод Грама. Карболовый фуксин…»

Его руки, помнящие движения из другого времени, действовали почти автоматически. Он зафиксировал мазок, залил его карболовым раствором фуксина, подогрел стекло над горелкой до легкого парения. Минута ожидания. Сполоснул водой, обработал кислотой, снова сполоснул. Контрастировал метиленовым синим. Промыл, высушил на воздухе аккуратными промокающими движениями чистой салфеткой.

Самое страшное было позади. Теперь образец был обезврежен, бактерии — убиты и окрашены. Осталось только взглянуть.

Он установил стекло на предметный столик, закрепил зажимами. Настроил освещение с помощью вогнутого зеркальца, ловя отблеск керосинового пламени. Наклонился к окуляру.

Сердце бешено заколотилось в груди. Как же хотелось верить, что это не сибирская язва…

Но…

Сначала было лишь месиво клеток, обрывки тканей, безликие пятна. Иван Павлович медленно, дрожащей рукой подкрутил винт грубой наводки. Изображение плыло, искажалось, а затем… вдруг сложилось в четкую, ужасающую картину.

Они были там.

Толстые, прямые, словно обрубки палочек. Расположенные короткими цепочками по две-три клетки. Но главное — не это. Главным были их капсулы. Ярко-розовые, малиновые, отчетливо видимые благодаря окраске по Романовскому-Гимзе, которую он с грехом пополам воспроизвел. Эти капсулы, как саваны, окутывали каждую бактерию, делая их похожими на крошечные, неподвижные гробики.

Bacillus anthracis. Капсульная форма. Тот самый признак, который отличает ее от всех сходных сапрофитных почвенных бацилл. Они не двигались, они просто были. Молчаливые, грозные, идеальные машины смерти, ждущие своего часа.

Иван Павлович оторвался от окуляра. В ушах стоял звон.

Итак, самое страшное подтверждено. Клиническая картина плюс микроскопия. Двух этих показателей более чем достаточно.

Доктор медленно поднялся со стула, отодвинув микроскоп. Теперь все по-настоящему. Теперь не подозрение, а война. Объявленная. И у него не было права ее проиграть.

Так, что же делать?

Ага, собраться с мыслями. Откинуть все эмоции. Действовать слажено и четко.

Первым делом — стекло с мазком. Его нужно прокипятить в отдельном сосуде не менее часа. Потом — в огонь. Все,