Варяг II - Иван Ладыгин

И это была правда.

На шум сбежались лишь пузатые старики с топорами. Женщины прижимали к юбкам перепуганных детей. Их испуганные, тонкие голоса были похожи на писк мышей, на которых вдруг наступили сапогом.

Ульф почувствовал, как по жилам разливается знакомое и сладкое чувство абсолютной безнаказанности. Здесь и сейчас он был богом, решающим, кому жить, а кому — отправиться к Хель. Жизнь и смерть этих людей зависели от одного его слова. От одного движения его руки.

— Никакой пощады, — его приказ прозвучал с тихой ленцой, но каждый из сотни воинов услышал эти слова с идеальной четкостью. — Харальд должен понять, что значит бросать свои земли на произвол судьбы. Пусть пепел расскажет ему, как пахнет горелая плоть его народа.

Его люди, заскучавшие за недели плавания, с радостным ревом хлынули вперед. Они врубились в ряды ополчения. И язык не поворачивался назвать это боем. Скорее, это был прилив, сметающий муравейник.

Ульф не спеша пошел за ними, наслаждаясь разворачивающимся кровавым спектаклем. Он видел, как седовласый старик, трясясь от ярости и страха, попытался прикрыть внука ржавыми вилами — и получил удар топором прямо в грудину. Тот самый, глухой, влажный хруст, который Ульф любил больше любой музыки. Он видел, как молодую девушку с волосами цвета спелой пшеницы, вцепившуюся в подол матери, за косы потащили в ближайший дом. Ее крик, полный такого животного ужаса, что от него закипала кровь, был для Ульфа лучшим нектаром.

Он вышел на улицу поселения. Воздух загустел от парадоксальной смеси запахов свежей крови, гари, горелого хлеба и человеческих испражнений. Его берсерки впали в раж. Они уничтожали и стирали этих жителей с лица земли. Рубили тощих коров, выпускали на волю испуганных овец, поджигали дома, вышибали двери топорами. Пламя уже лизало соломенные крыши, и черный, едкий дым стелился по земле, смешиваясь с утренним туманом.

В какой-то момент к его ногам бросилась женщина. Все ее лицо алело от ссадин и синяков. Одежда была порвана, в глазах плескалось отчаяние.

— Пощади! Ради богов, пощади моего мальца! Возьми все, что угодно! Меня! Возьми меня!

Ульф наклонился с видом знатока, рассматривающего диковинный товар. В его глазах плескалось холодное любопытство.

— А что ты можешь предложить мне, женщина? Что есть у тебя такого, что могло бы купить жизнь твоего ребенка?

Она что-то бормотала, целуя края его запачканного грязью плаща, обещала скрытые сбережения, услуги, вечную верность. Он слушал ее несколько секунд, наблюдая, как надежда борется с отчаянием на ее испачканном сажей и слезами лице. Потом медленно, почти с сожалением, выпрямился.

— Жаль. У тебя нет ничего, что представляло бы для меня хоть малейший интерес.

Мелькнула сталь. Удар был коротким, точным, без лишних усилий. Женщина рухнула, не успев издать ни звука. Ребенок у нее за спиной захныкал.

Ульф повернулся и пошел дальше, к центру поселения, где его воины уже складывали в кучу жалкую добычу: мешки с зерном, несколько медных котлов, связки вяленой рыбы, пару потрепанных мехов. Он чувствовал себя прекрасно. Будто эта выплеснутая жестокость вдребезги разбила всё его напряжение. Должно быть, именно так себя ощущала стихия. Огонь, сжигающий сухостой. Вода, срезающая горы. Он был воплощением чистой, неоспоримой, первозданной силы. И это было лучше любого пира, любой женщины, любого серебра.

Тяжело дыша, к нему подошел окровавленный Торнвальд. На лице викинга сияла довольная ухмылка.

— Всё готово. Заканчиваем здесь? Кое-кто еще прячется в лесу, но основное сделано.

Ульф окинул взглядом горящее селение. Крики почти стихли, сменившись звенящей, жуткой тишиной, которую нарушал лишь треск догорающего дома и приглушенный плач, доносящийся из-под груды тел у колодца.

— Сожгите все, что еще может гореть. И скальпируйте их. Всех. Сложите скальпы у большого камня на берегу. Если Харальд вдруг здесь окажется, пусть получит свои дары. — мужчина кровожадно улыбнулся. — Пусть знает, что Ульф, сын Сигурда Крепкой Руки, был здесь. И оставил о себе память.

* * *

Вода в гавани Альфборга была спокойной и мутной, как взгляд старца. Наш измученный и исхлестанный штормами карви с трудом приткнулся к краю длинного причала. Скрип древесины о бревна прозвучал для нас сладчайшей симфонией, возвещающей конец нашему морскому чистилищу.

Я сделал первый, неуверенный шаг на пошатывающиеся от времени мостки. Ноги, за недели привыкшие к постоянной качке, на мгновение подкосились, мир поплыл. Я едва удержался, ухватившись за мокрый столб.

— Наконец-то, клянусь бородой Тора! — Эйвинд выпрыгнул за мной, встряхнулся, как пес, и потянулся, заставив кости похрустывать с неприличным удовольствием. — Я уже начал думать, что мы вечно будем грести в этом проклятом корыте, пока не превратимся в морских троллей!

— Держи язык за зубами, — угрюмо буркнул Эйнар, сходя на берег с привычной осторожностью старого волка. Его узкие и цепкие глаза мгновенно отсканировали окрестности. — Мы не в родной бухте. Здесь чужие стены и чужие ярлы. Смотрим в оба.

Но я его почти не слышал. Я уже вовсю впитывал местные виды.

Альфборг был похож на Буян… Та же архитектура: бревенчатые длинные дома с покатыми крышами; те же загоны для скота; та же кипучая, шумная деятельность в порту. Но это была бледная и убогая копия. Будто художник, рисовавший Буян, делал здесь эскиз грязным углем. Краска на щитах была облезшей, постройки — покосившимися, лодки у причала — старыми и латанными. Да и люди… Многие из них явно недоедали… Они казались тощими и злыми. Их лица были обветрены не столько морским бризом, сколько постоянной нуждой. Воздух пах кислым болотом, дешевой рыбой и бедностью.

К нам уже подходили местные. Рыбаки, бросившие чистить свои сети; торговки, настороженно оставившие лотки с вяленой рыбой и плетеными корзинами; дети, бросившие свои игры. Все они смотрели на нас с нескрываемым любопытством.

— Кто вы такие? С какого берега приплыли? — спросил коренастый, широкоплечий мужчина. Он щеголял в грязном фартуке, сплошь покрытом засохшей чешуей. В его руке был длинный нож для разделки рыбы.

Я выдохнул, собрал в кулак всю свою волю и сделал шаг вперед, отделяя себя от Эйвинда и Эйнара.

— Мы из Буяна. Посланцы конунга Бьёрна, — заявил я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно и уверенно.

Я поднял руку, показывая серебряное кольцо с волком, кусающим себя за хвост. Волк Бьёрна. Металл холодно и зловеще блеснул в тусклом, рассеянном свете северного дня.

— Мы прибыли с миром и дарами для вашего ярла, Ульрика. Чтобы говорить о дружбе и союзе.

В толпе прошел ропот. Имя Бьёрна, Медведя Буяна, было здесь известно. Но доверия в глазах собравшихся не прибавилось. Лишь настороженность,