Фантастика 2025-68 - Алексей Владимирович Калинин

— Хавчик есть?

— Нету, — ответил я, потирая запястья, освобожденные от веревок.

Заключенный тут же потерял к нам всякий интерес и снова улегся на нары.

Поначалу мы просто бродили по кутузке, рассматривали многочисленные граффити на стенах и обменивались нечленораздельными звуками и междометиями, выражавшими негодование и досаду.

Большая часть настенных рисунков и надписей носили непристойный характер. Одних только голых баб в пикантных позах я насчитал здесь с полста. Еще тут были ряды перечеркнутых палочек, означающих количество дней, проведенных в заточении, виселицы, кресты и призывы мочить фараонов, которые выглядели здесь совершенно неуместно.

Ко всему прочему, мы были голодны, простужены и мучились от жажды. Медикаменты, воду и жратву у нас отобрали, и оставалось только надеяться на милость надзирателей. Ведь в любом цивилизованном обществе даже самому закоренелому преступнику положена шлемка какого-нибудь супа и кружка воды. Вот только где мы и где цивилизованное общество?

Мне пришлось хуже всех, ведь я лишился не только своих ботинок, но и верхней одежды. Мою куртку теперь носила Помилка, а я довольствовался тоненьким свитерком и накинутым сверху куском брезента. В нем я проделал дыру, подвязался какой-то бечевкой и носил, как пончо. Правда, тепла от него было как от козла молока.

Первое внятное слово сказал отец Никон.

— Крест сняли, суки, — пожаловался он, и шепотом прибавил. — Прости их, Господи.

— Отче, а нет ли у вас в запасе такой чудодейственной молитвы, чтобы помогла нам выбраться из этого лабиринта страдания? — поинтересовался я.

— Сын мой, я священник, а не волшебник.

— Очень жаль.

— Мальчики, а нас спасут? — спросила Мира.

— Обязательно спасут, — моментально соврал я.

Послышался звук отодвигающегося засова. Потом скрипнула дверь. На пороге вырос смурной пыж с двумя ведрами в руках. Оба ведра он поставил на пол и, не говоря ни слова, удалился, захлопнув за собой дверь.

«В одном — баланда, в другом — вода», — догадался я.

После этого визита лежавший на нарах пыж, заметно оживился.

— О, хавчик принесли! — радостно воскликнул он, блохой соскочил с нар и метнулся к ведру.

Откуда-то в его руках появилась пожеванная алюминиевая шлемка. Заключенный приподнял ведро и плеснул в шлемку какой-то жидкой дряни. По кутузке тут же расползся ни с чем не сравнимый запах баланды. Пыж уселся на нары и начал неторопливо хлебать через край посуды.

— Эй, тара еще есть? — окликнул нашего соседа Циклоп.

— Под нарами пошукай, — отозвался тот и предупредил. — А воду лучше не пейте. Она дождевая. От этой водички жбан шумит, как с бодуна, и тошнит.

Следуя указаниям пыжа, Циклоп пошарил своей длинной коричневой рукой под лежанкой и торжественно извлек оттуда целую стопку алюминиевой посуды.

— Налетай! — крикнул он, а сам пошел снимать пробу с кушанья.

— Вкусно? — спросил я, наблюдая за тем, как Циклоп одним махом влил в себя целую шлемку баланды.

— Сойдет, — ответил он.

Баланда и впрямь оказалась вполне съедобной, теплой и сытной. По вкусу она напоминала овощную похлебку, которой нас кормили в интернате.

Все мы ели с большим аппетитом и знай себе нахваливали здешнюю стряпню. Помилка тоже не отказалась от угощения. «Угощения», хм-м... Ну я и сказанул!

Больше всех на еду налегал наш сокамерник, который представился Яковом. Он с жадностью проглотил свою порцию баланды, облизал шлемку и, дождавшись, когда мы закончим с трапезой, вежливо попросил доесть остатки. Никто не стал возражать.

Стрескав все до последней крошки, Яков выразил благодарность повару отрыжкой и стал активно включаться в общественную жизнь. Он оказался до ужаса болтливым, этот Яков.

Выглядел он жутковато и напоминал смерть, какой ее рисуют на картах Таро: оживший скелет. Только без косы. Яков выглядел не просто худым, а до крайности истощенным. Тонкая желтоватая кожа так плотно обтягивала его лысый череп, что можно было изучать анатомию. А длинный черный дождевик, застегнутый на все пуговицы, и привычка говорить о себе в третьем лице удачно дополняли зловещий образ.

Узнав, что мы водовозы, он ни капли не удивился. Он вообще ничему не удивлялся, не спрашивал про Помилку, не косился на Циклопа. Кажется, Якова интересовали только две вещи: пожрать и потрепаться.

Он не лез к нам с расспросами, а вот о себе рассказывал охотно.

— Яков Харвуд, маньяк, — спокойно представился он. — В Поселухе, у кого ни спроси, каждый или невиновен, или оклеветан. А Яков — виновен. В день своего тридцатилетия он стал слышать в голове голоса, которые заставляли его совершать кровавые преступления. Яков заманивал к себе в дом молоденьких девиц, после чего жестоко убивал их и расчленял тела кухонным топориком.

Заметил легкое волнение в наших рядах, он всплеснул руками и поспешил уточнить:

— Ой, да вы не пугайтесь! Яков не опасен. У нас в Поселухе бабка есть одна, заговорами лечит. Она напоила его каким-то отваром, пошептала молитву, и следующим днем все как отрезало — голоса ушли.

— Ушли, говоришь? — недоверчиво спросил Циклоп. — А в кутузку как загремел?

— Ты не поверишь, но в этот раз Якова действительно оклеветали. В Поселухе нашли потрошенный бабий труп без ног. Тут к гадалке не ходи — каннибализм. А с людоедами у нас не церемонятся. Сразу на кол. На судилище хахаль покойной сказал, что Яков частенько вокруг его бабы вился. А Яков не вился. Он в жизни этой бабы не видал.

— А алиби у тебя есть? — с видом знатока спросил мутант.

— То-то и оно что нету. Яков в тот день ходил за хворостом и заблудился, только к утру в Поселуху вернулся.

Циклоп хитро прищурил свой единственный глаз:

— А ты ну нисколечко не виноват?

— Не виноват. Честное благородное! — ответил Яков.

Но никто ему, конечно, не поверил.

Из всех нас мутант был самым спокойным. Он не бродил из угла в угол, не нервничал, не вздрагивал от каждого звука. Просто сидел на нарах, скрестив ноги, и неспешно переговаривался с Яковом. Со стороны могло показаться, что это разговор двух коллег, которые едут на работу в одном вагоне метро и коротают время за увлекательной беседой.

Яков рассказал много интересного. Например, что недавно в Поселухе сменилась власть. Место здешнего царька, или, как еще говорили пыжи, бугра, Сашки Стрельца занял его единственный сын Раджеш по кличке Рохля. На вопрос: «А что стало со старым бугром?» Яков горько