Всё об Орсинии - Урсула К. Ле Гуин

смеялись – все оживление было ради друзей на вокзале. Эдуард упорно смотрел в окно, а поезд целеустремленно мчался на север по низким берегам Мользена. Широкая безмятежная река лежала меж берегов ровной лентой голубого шелка. У реки, озаренные предзакатным светом, стояли ивы. Дымка сгущалась; впереди, на севере, нависли сизые тучи, – видно, там шел дождь. Эдуард пораньше ушел с работы, чтобы поймать пятичасовой экспресс. До Брайлавы доедут к половине седьмого, всю дорогу не отдаляясь от реки. Глядя на шелковую воду, Эдуард задремал.

Без четверти шесть раздался чудовищный грохот, а за ним наступила полная тишина. Эдуард, почему-то оказавшийся на полу, только начал подниматься, как молодой человек с места напротив пнул его в плечо.

– Поаккуратней! – рявкнул Эдуард, подбирая с пола портфель с бумагами – тот почему-то уехал в дальний угол купе.

В коридоре поднялся невнятный гам.

– Ой, ой, ой, – глупо повторяла соседка по купе.

Гул голосов стал громче, как бывает в театре во время антракта, – и в вагоне, и снаружи, на путях, что-то кричали, рассказывали, сравнивали, жаловались. Оказывается, поезд врезался в застрявший на переезде грузовик с сеном, и хотя никто не пострадал, кроме водителя грузовика – тот погиб на месте, – но паровоз сошел с рельсов, и придется ждать, пока из Брайлавы пришлют другой. Снова пустой промежуток – многоточие вместо точки. Эдуард немного походил взад-вперед по путям в косых вечерних лучах. Маневровый паровоз пришел почти в семь, с юга, не с севера, и потащил поезд назад, на запасной путь у местной станции под названием Исестно, даже не обозначенной в расписании поездов Северной линии по маршруту Красной – Брайлава. Здесь они и ждали. Настала ночь, и пошел дождь, и наконец пришел паровоз из Брайлавы и повез их дальше. В половине одиннадцатого прибыли на станцию Сумены. В поезде не продавали никакой еды, и на унылой станции Исестно тоже поесть было негде, но Эдуард не чувствовал голода, шагая под сводами ярко освещенного станционного здания в Суменах с портфелем в руке – больше никакого багажа он с собой не взял. Теперь, сойдя наконец с поезда, он чувствовал себя совершенно вымотанным. Он планировал приехать в половине седьмого, найти поблизости гостиницу, пообедать, но сейчас ему не хотелось ужинать среди незнакомых людей, хотелось домой. Его обгоняли другие пассажиры, торопясь через высокие двери наружу, в дождливую ночь.

– Такси?

– Давайте, – сказал он.

– Куда вам, господин?

– Каменная улица, четырнадцать.

– Это, стало быть, в Подгорном районе, – сказал водитель, подтверждая давние воспоминания Эдуарда о названии и о темно-синем утесе над поющим человеком – человеком под горой.

Такси тронулось в путь, дребезжа дверцами и замызганными окнами. В машине было темно и пахло уютно. Почти погрузившись в дрему, Эдуард встрепенулся, толком не соображая, где он, и снова почти заснул.

– Вы говорили, дом четырнадцать?

– Правильно.

– Вроде тот. Вот этот – двенадцатый.

Таблички с номером нигде видно не было. Дом, дождь, деревья, темнота. Эдуард расплатился с водителем. Тот пожелал ему спокойной ночи в сухой, вежливой манере северянина.

Три каменные ступеньки, по бокам – кусты и чугунная решетка, вроде ограды. Цифра «14» над резной деревянной дверью. Чужой город, чужая улица, чей это дом? Один из пары одинаковых ключей подошел с первой попытки. Эдуард открыл дверь, заглянул внутрь, шагнул через порог, но дверь оставил открытой на всякий случай.

Темно, ни зги не видно. Воздух сухой, прохладный. Где-то вверху дождь стучит по крыше. Больше никаких звуков.

Эдуард нашарил выключатель справа от двери. Хотелось сказать: «Я приехал». Кому? Он включил свет.

Прихожая оказалась гораздо меньше, чем почудилось в темноте. Эдуард только сейчас понял, что ощущал вокруг почти неохватное пространство, а на самом деле это была скромная, немного обшарпанная прихожая старого дома дождливой ночью. На черно-серых плитках пола постелена ковровая дорожка, потертая и не очень чистая. На комодике у стены лежала всеми забытая фетровая шляпа – шляпа его двоюродного деда. Светильник под абажуром желтоватого матового стекла. Входная дверь так и стояла открытой. Эдуард вернулся и закрыл ее, а кольцо с ключами машинально положил в карман брюк. Слева виднелась лестница. Дальше коридорчик, справа дверь, в конце коридора – еще одна, обе закрыты. За правой, верно, гостиная, в конце коридора – кухня. Должна быть еще столовая – возможно, по пути в кухню. Та самая темноватая столовая, где он слышал громкие старческие голоса. Нужно бы заглянуть в комнаты, но он очень устал. Уже несколько ночей плохо спал, а поездка в поезде с аварией, и неощутимой смертью, и долгим ожиданием совсем его доконала. Прихожая – еще куда ни шло, старая шляпа – ладно, а больше ему сегодня не осилить. Желтоватый свет освещал и коридорчик, и лестницу. Эдуард поднялся на второй этаж, придерживаясь за узкие лакированные перила. Наверху свернул, прошел к двери в конце коридора, открыл ее и включил свет. Он сам не знал, почему выбрал именно эту дверь, да и бывал ли наверху, когда гостил здесь в детстве. Это оказалась спальня – вероятно, самая большая в доме. Может быть, здесь спал двоюродный дед. Может, здесь он и умер, если только не в больнице. А может, это была комната дедушки, а может, ею вообще тридцать лет не пользовались. Комната была чистая, скупо обставленная – кровать, стол, стул, два окна, камин. Кровать аккуратно застелена, на старом синем покрывале ни единой морщинки. Верхняя лампа под стеклянным абажуром светила тускло, ночника не было.

Эдуард поставил портфель возле кровати.

Умывальня нашлась в другом конце коридора. Когда Эдуард повернул кран, в трубах раздалось одно только сипение; он подумал было, что воду отключили, но тут она хлынула из крана, красно-ржавая, а потом пошла чистая, прозрачная. Хотелось пить. Он напился из-под крана. Вода была холодная, с привкусом ржавчины и севера.

В прихожей стоял старый застекленный книжный шкаф. Эдуард постоял перед ним с минуту, но свет был слишком слабый, и названия книг ничего ему не говорили. Не в состоянии читать, он вернулся в спальню и откинул синее покрывало. Под ним оказались плотные льняные простыни и темное одеяло. Эдуард разделся, повесил пиджак и брюки в пустом платяном чуланчике, выключил свет и улегся в холодную постель в темной комнате, где дрожали отсветы уличного фонаря, пробиваясь сквозь дождь или сквозь листву. Эдуард вытянулся на кровати, положил голову на жесткую подушку и заснул.

Проснулся он солнечным утром, лежа на боку, и первое, что увидел, были скрещенные клинки – кавалерийские сабли на стене над камином. Он подумал –