Всё об Орсинии - Урсула К. Ле Гуин

– Что это?

– Сравнение молекул РНК. Да я на пальцах мог бы это быстрее сделать!

Авелин, лысый, щеголеватый, бледный, темноглазый мужчина лет сорока, прошелся по лаборатории и нервно заглянул в пухлую папку с отчетами.

– Не могу я руководить университетом, пока все это продолжается! – пробормотал он. – Вообще-то, я думал, что ты тоже туда пойдешь.

Фабр ввел в компьютер новые данные и спросил:

– Почему ты так решил?

– Потому что ты идеалист.

– Правда? – Фабр чуть отстранился от компьютера, потянулся, покрутил головой, разминая мышцы, и сказал: – Но я изо всех сил стараюсь не быть идеалистом.

– Реалистом стать нельзя, им нужно родиться. – Его относительно молодой собеседник сел на лабораторный табурет, долго изучал покрытую шрамами и пятнами поверхность рабочего стола и наконец заявил: – Все, все разваливается!

– Ты что, действительно так думаешь?

Авелин кивнул и сказал:

– Ты же слышал то сообщение из Праги.

Фабр тоже кивнул, но промолчал.

– И на прошлой неделе… И на этой… И в следующем году будет то же… Это как землетрясение. Сыплются камни… все рушится… Только что было здание, и вот его нет. Историю всегда кто-то делает. А потому я и не понимаю, почему ты здесь, а не там.

– Не понимаешь? Ты серьезно?

Авелин улыбнулся:

– Совершенно серьезно.

– Ну хорошо. – Фабр встал и принялся ходить туда-сюда по длинной комнате, говоря на ходу. Он казался довольно хрупким, волосы седые, но движения юношески живые, точные. – Значит, наука или политическая активность, или – или: выбирай. Я верно тебя понял? Выбор – это ведь тоже ответственность. Так что собственную ответственность я выбрал вполне ответственно. Я выбрал науку и отрекся от любой другой деятельности. Кроме ответственной научной деятельности. Они там могут менять правила сколько угодно; здесь же они менять правила не могут, а если попытаются, я окажу сопротивление. Вот оно, мое сопротивление. – Он шлепнул ладонью по лабораторному табурету и резко повернулся. – Я читаю студентам лекции. И когда я их читаю, то хожу взад-вперед, как сейчас. Итак. На чем основывается мой выбор. Я с северо-востока. Ты помнишь, что творилось в пятьдесят шестом на северо-востоке? У меня убили и деда, и отца. В шестидесятом я приехал сюда, в университет, а в шестьдесят втором моего лучшего друга, брата моей жены… Мы с ним шли по деревенскому рынку и о чем-то разговаривали, и он вдруг остановился, умолк… Его застрелили. Вроде как по ошибке. Хорошо, да? Он был музыкантом. Реалистом. Я чувствовал, что я в долгу перед ним, перед ними – понимаешь? Что я обязан жить осторожно, ответственно, делать все, что в моих силах. И самое большее, что я сумел сделать, – это создать вот это. – Он обвел рукой лабораторию. – Это у меня действительно неплохо получается. В общем, я по-прежнему стараюсь быть реалистом. Насколько это возможно в данных обстоятельствах, которые имеют все меньше и меньше отношения к реальной действительности. Но ведь это всего лишь обстоятельства. Те самые обстоятельства, при которых я делаю свою работу так тщательно, как только могу.

Авелин по-прежнему сидел на лабораторной табуретке, опустив голову. Когда Фабр закончил свой монолог, он кивнул, помолчал немного и спросил:

– Но хотелось бы все же знать: разве это реалистично – отделять обстоятельства от работы, как это делаешь ты?

– Почти столь же реалистично, как отделять тело от души, – ответил Фабр. Он еще раз потянулся и опять воздвигся перед компьютером. – Я хочу ввести данные этих серий в компьютер, – сказал он, и руки его легли на клавиатуру, а взгляд уперся в столбцы цифр, которые он вбивал. Минут через пять-шесть он включил принтер и заговорил, не оборачиваясь: – Слушай, Дживан, неужели ты это серьезно? Ты действительно считаешь, что все разваливается?

– Да. Я думаю, эксперимент закончен.

Принтер скрипел и щелкал, и они заговорили громче, чтобы слышать друг друга.

– Ты хочешь сказать, у нас?

– И у нас, и везде. Они это отлично понимают там, на площади Рух. Ты сходи туда. И увидишь. Подобное ликование возможно, пожалуй, только по случаю смерти какого-нибудь тирана или провала величайшей надежды.

– Или того и другого.

– Да, или того и другого, – согласился Авелин.

Принтер зажевал бумагу, и Фабр открыл крышку, пытаясь вытащить смятый листок. Руки у него дрожали. Авелин, протянув свои ловкие и спокойные руки у него за спиной, склонился к принтеру и, заметив уголок листа, застрявшего в щели, вытащил его.

– Скоро, – сказал он, – у нас будет «Ай-би-эм». «Мактошин». Мечта всей жизни.

– «Макинтош», – поправил его Фабр.

– Все можно сделать за две секунды.

Фабр снова запустил принтер и огляделся:

– Послушай, принципы…

Глаза Авелина как-то странно блеснули; казалось, они полны слез; он тряхнул головой и сказал:

– Слишком многое зависит от обстоятельств!

* * *

Это ключ. Он замыкает и отмыкает дверь в квартиру 2–1 дома номер сорок три на улице Прадинестраде в Старом Северном квартале города Красноя. Квартира отличная, всем на зависть; там есть кухня с кастрюлями, кухонными полотенцами, ложками и прочими необходимыми вещами, две спальни, одна из которых используется и как гостиная – там стоят кресла, полно книг, письменный стол завален бумагами. Кроме того, из окон этой квартиры открывается потрясающий вид на Мользен, что поблескивает в просвете между двумя соседними домами. Вода в реке сейчас какого-то свинцового оттенка, и над ней высятся голые черные деревья. В квартире никого нет и свет не горит. Уходя, Брюна Фабр заперла дверь ключом, висевшим на одном стальном кольце с ключом от ее кабинета в лицее и ключом от квартиры ее сестры Бендики в Заречье, бросила ключи в свою маленькую сумочку из искусственной кожи, уже порядком обтрепанную по углам, и защелкнула замочек. У дочери Брюны, Стефаны, ключ от квартиры лежал в кармане джинсов, привязанный к плетеному шнурку вместе с ключом от ее шкафчика в дортуаре G Краснойского университета, где она училась в магистратуре по специальности «Орсинийская и славянская литература» и писала диплом о поэзии раннего романтизма. Впрочем, свой шкафчик она никогда и не запирала. Женщины дошли по Прадинестраде до автобусной остановки на углу, через три дома от них, и сели там на автобус номер восемнадцать, который идет по бульвару Сеттентре из Северного Красноя в центр.

Зажатые множеством других вещей в тесноте дамской сумочки и в тесном и теплом кармане джинсов, ключ от квартиры и его дубликат лежат неподвижно, молча, всеми забытые. Единственное, что умеет делать ключ, – это отмыкать и замыкать дверь; это его единственная функция, его единственное предназначение; у него есть некая ответственность, но нет никаких прав. Он может запереть дверь или