Князь Барбашин 3 - Дмитрий Михайлович Родин

Ну да не боги горшки обжигают!

* * *

Полуденное солнце нестерпимо ярко сверкало в ясном небе. Корабли, поскрипывая снастями, отдыхали стоя на якорях, и крикливые чайки кружили у верхушек их мачт. На юте флагманской шхуны, затянутом парусиновым тентом от палящих лучей, раздражённо ходил от борта к борту начальник экспедиции, изредка поглядывая в сторону берега, откуда доносились громкие крики и хохот мореходов. Сегодня на эскадре был объявлен парко-хозяйственный день, включавший большую приборку на кораблях, помывку личного состава и постирку белья и одежды. До обеда мореходы буквально вылизывали свои суда, заодно выкачивая в море всю накопившуюся за последние месяцы в трюмах воду. Которая, кроме того, что служила причиной гниения корабельного дерева изнутри, ещё и превратилась в источник весьма неприятного запаха.

Качали её как с помощью насосов, так и с помощью черпаков и вёдер, причём на эту работу были выделены в основном те, кто сумел проштрафиться за время плавания. Остальные же драили палубу и переборки по своим заведованиям, так что время до обеда пролетело буквально незаметно.

После того, как суровые старшие помощники провели тщательнейший осмотр результатов многочасовых стараний экипажей, на кораблях объявили обед, а потом постирку и помывку, ради чего на берегу были сооружены чаны для кипячения белья и шалаши из подручных материалов для бань. Некоторые мореходы захотели даже искупаться, но вода, не смотря на жаркий день, оказалась удивительно холодной, так что желающих поплескаться в море резко поубавилось.

— Да где его черти носят, — в сердцах воскликнул Григорий, в очередной раз осмотрев горизонт в подзорную трубу.

Причина его раздражения была проста: ушедший на разведку "Гридень" задерживался уже больше, чем на сутки. И это начинало тревожить начальника экспедиции. Обычно его командир — опытный кормщик Фома Анкундинов — такого себе не позволял. Тем более, что штормов, на которые можно было бы списать опоздание, тоже за это время не случилось, а вот с учётом того, что воды местные были для русичей настоящей терра инкогнито, то с каждым новым часом мысли Гриди склонялись к худшему. Нет, он не боялся потери корабля (сам князь, отправляя его в эту экспедицию, был уверен, что вернуться назад далеко не все), он боялся той безвестности, что окутает пропажу. Одно дело сказать родне, что их родич погиб, и совсем другое, что он, возможно жив, но точно никто не ведает. А ведь отпевать живого — грех. Да и жена получается в таком случае как бы и не жена и не вдовица. Будет всю оставшуюся жизнь подобной неустроенностью маяться. Вот и метался по юту молодой флагман, не зная, что ему делать.

Тимка, распаренный после бани, попытался, как мог успокоить товарища, но не преуспел и тогда зашёл с другой стороны: велел вестовому вынести на ют столик и кувшин с вином. В результате Григорий сломался на втором кувшине, после чего был отведён в свою каюту и уложен в кровать. Но на следующий день всё повторилось вновь, и только к вечеру третьего дня сигнальщик разглядел в морской дали пятна парусов. Ещё спустя несколько часов стало понятно, что к бухте приближается именно шхуна. Однако до заката оставалось совсем недолго, так что ночевать "Гридню", а кроме него шхун в ближайшей округе просто не могло быть, предстояло в море. И раз всё откладывалось до утра, то Тимофею хоть и с трудом, но удалось уговорить Григория пойти отдохнуть, справедливо полагая, что утро вечера мудренее.

И действительно, утром давно ожидаемый "Гридень" прямо с рассветом вполз в бухту и, бросив якорь, немедленно спустил лёгкую ёлу, служившую разъездным катером, на котором Фома и прибыл на борт "Новика", где его уже поджидал полный праведного гнева Григорий.

Однако Фома никакой вины за собой не чувствовал. По его словам, когда шхуна уже шла назад, с неё углядели на берегу отсветы костра. А где костёр, там обычно есть люди. А люди — это ценнейший источник информации. Вот Фома и решил захватить их для вдумчивого расспроса. Для чего лёг в дрейф, ибо подходить ночью к незнакомому побережью остерёгся. В результате на следующий день русичи разглядели, как после восхода солнца от берега отвалил большой плот, с которого слишком поздно заметили лежавшую в дрейфе шхуну. А заметив, попытались сбежать, отчего в этот раз мирного знакомства с аборигенами не получилось, ибо дрались аборигены упорно и практически до конца. Так что плот был без всяких изысков просто взят на абордаж, а его груз: ткани, фрукты, резная кость и немного вещей, сделанных из золота и серебра — реквизирован. Ну и выжившие аборигены, разумеется, взяты в плен. А вот городов на побережье ими замечено не было, так что где поживают эти неизвестные инки, экспедиции до сих пор не было известно.

Оценив результат разведки, Григорий велел отдать пленных переводчикам, а экипажам продлить отдых на берегу, пока не удастся вырвать у тех достоверную информацию.

* * *

Да, не таким представлял себе поход во сибирские украйны князь Михаил Иванович Барбашин-Шуйский. Читал он летописи, слушал рассказы младшего брата, смотрел нарисованные в разные годы карты, а думалось всё же по-иному. Увы, реальность взяла своё.

Легкие струги и тяжёлые насады сибирской рати, покинув Усолье-на-Камском, скорым ходом двинулись вниз по Каме, пока не достигли устья Чусовой реки. Здесь пришлось уже грести против течения. Причём чем ближе был заветный Камень, тем мощнее становилось течение. А посреди быстрого потока там и тут торчали из воды огромные скалы, что вместе с мелями таили для путешественников большую опасность. И потому чем дальше поднимались суда флотилии, тем больше сил тратили гребцы, и всё чаще приходилось воинам превращаться в бурлаков. Тяжелые насады и струги люди тянули бечевой, подталкивали плечами, скользили на мокрых камнях и срывались в холодную даже по лету воду.

Так с трудом флотилия достигла устья другой реки, вливавшейся в Чусовую, с узким руслом и мощным течением, но с чистой, прозрачной водой, отливавшей серебром. За что и получила своё прозвище — Серебрянка. Здесь оставили тяжёлые нассады, которым предстояло вернуться в Усолье-на-Камском, и продолжили путь на более лёгких стругах, в которых пришлось изрядно потесниться. Зато "опыт атамана Ермака", с его запрудой реки парусами, известный тут благодаря одному попаданцу, неплохо помог царским воеводам в их походе по мелкой реке.

Но рано или поздно, а речной путь должен был закончиться, и войску предстояло совершить настоящий подвиг — переправить свою флотилию посуху через горы. И ведь в отличие