Кощег - Светлана Алексеевна Кузнецова

крепкая да прочная, сама проверяла, — говорила Ягафья. — Я хоть и не люблю ходить на ту сторону, а таких корешков волшебных, как там произрастают, здесь днем с огнем не сыщешь. Не иначе правы слухи: лежит где-то в тамашних оврагах камень-алатырь и питает землю.

— Алатырь? — Злата обернулась к Кощегу. — А ты говорил, земля та кровью и злым колдовством напоена.

Отвечать он и не подумал, только губы скривил.

— Одно другому не помеха, — вступилась за него Ягафья. — Многое земля помнит, а топь, пожалуй, еще больше: и дурного, и пустого, и хорошего. Здесь две одинаковых травинки сорвешь, так первая смертельным ядом наполнена, а вторая способна от любой хвори излечить.

— Как же ты различаешь их, бабушка: травинки эти? — спросила Злата.

— Сердце для того в груди бьется, чтобы чуять, — Ягафья хитро посмотрела. И не только на Злату, но и на Кощега. — Иной раз видишь чернокорень шипастый да весь скрюченный, в руки не дается, колется и жжется, а как с добрым словом к нему обратишься да с лаской побелеет, прорастет яблонькой благоуханной розовым цветом и с наливными яблочками молодильными. То-то, — она улыбнулась, но тотчас посерьезнела. — Но битва самая лютая именно здесь случилась, это потом стоячая вода пришла, похоронила павших. Хоть так похоронила. Однако не советую вглядываться вглубь болота, не будите лиха. Ночами бродят над водой души неупокоенные, а уж что у дна водится… у… И с лягушками поаккуратнее. Дрянь дрянская, брр, — Ягафья поморщилась.

— Спасибо за совет, — несколько глухо проронил Кощег. Непривычно хмур и задумчив он был тем утром, на Ягафью поглядывал исподволь, когда та сама не видела, на Злату и вовсе предпочитал не смотреть. — И за столь скорое излечение, и за приют, и за доброту.

— Да чего уж, — Ягафья рукой махнула.

— Насколько мне известно, — проронил Кощег, — Кощей позволил тебе раз в девять лет к людям выходить и жить среди них по три года?

Ягафья кивнула и произнесла:

— Счастливо совпало, что года эти на младенчество и отрочество Златы и средних сестер пришлись. Сумела я хоть немного о них позаботиться и премудрости выучить.

— Я, конечно, не Кощей, многое изменить не в силах, но в отношении тебя снимаю все запреты. Ходи через границу столько, сколько вздумаешь, живи с кем хочешь, нет больше власти над тобой чащи и замка белокаменного, — как договорил Кощег, прогремел где-то в синей выси гром, слова его подтверждая.

Ягафья поглядела на ясное, без единой тучки небо, головой покачала.

— Спасибо, конечно, только я ж не за ради себя одной извести колдуна хочу, — сказала она.

Злата насторожилась. Подумалось, не спустит слов таких слуга Кощея. Вот только Кощег лишь голову склонил и впервые за утро посмотрел на старую знахарку, колдунью и ворожею прямо.

— Чего же тебе надобно? — спросил он.

Ягафья тоже на него пристально уставилась.

— Ты себя чай в детстве-отрочестве и не помнишь, а я давно на свете белом живу. Покуда не огородил Кощей чащу, порождения Нави ходили промеж людей. Да, много зла они несли, не спорю, — Ягафья подняла руку, призывая Кощега умолкнуть, так и не возразив. Тот неожиданно послушался. — Вот только и богатыри средь людей рождались такие, что не чета нынешним. Не просиживали портки за столами, не пировали с утра до ночи, не похвалялись перед сотрапезниками тем, чего не сделали, а по свету на конях своих ездили, добро и справедливость чинили. Были они не дружинниками какого-нибудь князька али царька, а проводниками воли Сварога. Да и люди простые справедливости не чурались, закон гостеприимства блюли, пороками не гордились и не хвастали, видели высшим благом помощь ближнему, старших слушали, малых защищали и учили. Потому что знали: смелое сердце и воля крепкая — будто меч-кладенец острый и щит не пробиваемый — защитят от любого зла, а трусость да подлость, наоборот, лихо привлечет и конец неминуемый.

Кощег отвел взор, на замостивший топь настил уставился.

— А нынче? — продолжала говорить Ягафья. — Кто алчен до золота мертвого, хитер и подл, тот и царь. Как он золото то добыл, сколько вобрало оно крови и злого обмана — неважно. Бояре не лучше, только и горазды мощной да родовитостью хвастать, а сами бороды отрастили и на лавках лежат, пузо чешут. Крестьяне в своих домах сидят, им до соседских бед нет никакого дела, а голь перекатная все чаще в разбойники-душегубы подается. Скажешь, не так? Ты сам по дорогам много ездил, сколько раз нападали на тебя, молодец?

— Часто, — ответил Кощег тихо. — Я уж со счета сбился.

— И не всегда те, у кого семеро по лавкам, а есть нечего.

— Не то, что не всегда, а почти никогда, — признал Кощег. — Забавы да наживы ради, злобу потешить и из желания покуражиться, боль другому доставив.

— А знали бы, что из лесу выйдет медведь да заломает, за всех погубленных отомстив, волколак задерет и в этом случае не будет для него кары, мавки да русалки заморочат и себе служить заставят, сорок и еще тридцать три раза подумали бы прежде чем ступать на дорожку извилистую-скользкую к Вию ведущую, — досказала Ягафья и посмотрела совсем уж свысока.

— Хорошо. Я тебя услышал, — проронил Кощег. До того с каким выражением и кто на него глядит, не было у него никакого интереса.

— Хорошо коли так, — сказала Ягафья и на гать указала. — Идите. Если нигде не задержитесь, перейдете болото уж к вечеру второго дня. Упаси вас боги куда-нибудь свернуть или назад воротиться. Места отсюда непростые-заповедные начинаются, а дороги очень уж не любят нерешительных. Захотите назад повернуть, а они совсем в иные края выведут, в которых вам точно не понравится.

— Спасибо, бабушка, — Злата обняла Ягафью на прощание.

Кощег же, достав веревку крепкую, обвязал за пояс Злату, а затем и себя.

— Теперь куда я, туда и ты, чай не потеряемся.

И отправились они в путь-дорогу. Гать прямехонько вела, никуда не сворачивала. И тридцати трех шагов не миновали, кинула Злата взгляд через плечо, но ни Ягафьи, ни берега не увидела. Стоял позади туман стеной непроницаемой и чудилось за ним всякое. Теперь не вернуться, лишь вперед идти следует.

Еще через тридцать три шага уже совсем посветлевшее