Не тот год - Михаил Владимирович Баковец

ведут огонь с улицы. Они юркнули вниз, под прикрытие стен. Этим поступком они превратили себя для меня в прекрасные мишени. — Ну вот и всё, а вы боялись, только кители помялись, — с лёгкой сумасшедшинкой в голосе произнёс я. Посмотрел не заинтересовала ли стрельба врагов в соседних комнатах. Но тем, как медведь в уши навалил огромную кучу. Даже глазом не повели в мою сторону.

— Темле…телемни… чёрт, придумают же письменность одни, чтобы другие потом языки ломали, — выругался я, попытавшись прочитать название на укупорках. — Телермина тридцать пять, уф блин!

В противоположном углу от мин лежали обычные деревянные ящики, внутри которых обнаружилось самое настоящее богатство. Бруски взрывчатки, детонаторы и огнепроводной шнур. За каким дьяволом немецкие сапёры это взрывоопасное добро притащили сюда уму не приложу. С другой стороны, война — это тот ещё бардак. Сколько я подобного насмотрелся на войне на Украине — не описать. Однажды мы нашли буквально в чистом поле несколько ящиков с «краснополями». Крайне редкими и дорогими снарядами для наших гаубиц. Вот кто их там мог потерять? Примерно через две недели за ними к нам в расположение пришли несколько дяденек со строгими лицами и забрали наши находки. Да ещё пальчиком погрозили. Ай-я-яй, ребятки, зачем скрыли, почему не доложили? А мы про эти ящики банально забыли. Положили в блиндаж, накрыли брезентом и как из памяти стёрло.

Находка тротиловых шашек намного упрощала мой план. Изначально я хотел использовать гранаты. Но теперь можно поступить иначе.

Каждая мина весила восемь-девять килограмм. Значит, чуть больше половины в ней — это взрывчатка. Килограммов эдак пять. Конечно, не тээмка, где свыше семи килограмм упаковано, но для сельской местности сойдёт. Пришлось попотеть, чтобы спустить за один раз все взятые трофеи с собственными вещами. Взял всего пять мин. На большее количество просто тяма не хватило даже с учётом возросших способностей благодаря заговору на силу.

На лестнице трупы убитых мной гитлеровцев так и валялись никем не обнаруженные. Мне же проще. На улице я свалил часть груза под стеной на углу подальше от окон. Сразу взялся снаряжать три мины. К каждой из них трофейными бинтами из немецких запасов привязал по двухсотграммовой шашке с коротким огнепроводным шнуром.

— А теперь пошпирляли, — зло усмехнулся я вслух и подхватил за ручки «заряженные блины».

Бесплотной тенью прошмыгнул вдоль окон первого этажа, высматривая цели получше. В середине дома такие нашлись. В большой комнате с тремя окнами засело человек восемь или девять немцев с пулемётом, установленным в центральном окошке. Враги нервно переговаривались, обсуждая обстановку и проклиная большевиков, которые продолжают сражаться, хотя их песенка уже спета. Вот сюда и полетели две мины.

— Внимание! — заблажил самый глазастый, когда в центр комнаты упали мои гостинцы.

— О матерь Бо…

Двое самых прытких успели выпрыгнуть на улицу, где я их принял со всей душевностью. Оба так и остались лежать на брусчатке под кирпичными стенами, измазав всё вокруг своей кровью и мозгами. Через несколько секунд почти синхронно рванули мины в доме, который весь затрясся. Кажется, в комнате рухнули перекрытия. Они оказались деревянными. Находящимся на втором этаже в этом месте немцам сильно не повезло.

Следующая мина полетела на лестницу. Она в доме была единственной. Теперь фрицам останется только прыгать или на баррикаду на её месте, или из окон. А окошки находились высоко. От подоконника до земли метра четыре с небольшим будет. Последние две мины я забросил на второй этаж. Одна полетела в комнату с мёртвыми сапёрами, где оставалось ещё немало взрывающегося барахла. Вторую кинул в угловую комнату на противоположной стороне, из которой выглядывало очередное рыльце МГ. На первой мине шнур сделал подлиннее, чтобы успеть убраться подальше от здания, из которого гитлеровцы принялись выскакивать, как мыши из бочки с зерном в амбаре. Нескольких из них я срезал из автомата, заставив навсегда остаться на той земле, которую в мечтах видел своим наделом. Невольно вспомнилась шутка одного белоруса, с кем служил на Украине. Он часто говорил, что лучший чернозём только в республике Беларусь, так как он на двадцать пять процентов удобрен немцами.

— Чёрт, совсем забыл про план с ранеными, — чертыхнулся я себе под нос, оценив бойню, устроенную нацистам. — Ладно, может, кто-то в доме выжил.

То ли случайно, то ли защитники крепости решили воспользоваться созданной мной суматохой среди гитлеровцев, в этот момент из ворот хлынула целая толпа бойцов с винтовками и двумя пулемётами.

— Ура-а-а! — разнесся хриплый клич между полуразрушенных зданий и вдоль крепостных стен.

Их встретили смертельным свинцом несколько пулемётов, которые я не заметил в других домах и нестройный винтовочный залп. Кто-то из красноармейцев упал, но остальные не замедлились ни на миг. Не прошло и минуты, как местами закипели жаркие, яростные рукопашные схватки. Большая часть сцепилась между собой, сойдясь грудь в грудь. Оставшиеся на периферии отстреливали врагов, когда появлялась возможность и не было риска зацепить сослуживцев. Два стрелка с «дегтярёвыми» лупили короткими очередями по окнам, откуда торчали немецкие пулемёты.

Я помогал, чем мог. Благодаря обострённым чувствам, прекрасному глазомеру и твёрдой руке каждая моя пуля находила свою цель. При этом ни один враг не мог понять, откуда и кто их убивает. Несколько раз я стрелял по тем немцам, которые брали верх в рукопашной над красноармейцами, и, если был уверен, что не задену своих.

В какой-то момент я почувствовал, что теряю силы. Сначала испугался, что в горячке боя не заметил, как получил шальную пулю. Но потом дошло: очередной откат. Только и успел упасть на землю, как накатила слабость с сильнейшим головокружением. Если бы в этот момент рядом оказался кто-то из врагов, то тут мне и пришёл бы конец.

Конец контратаки красноармейцев я пропустил, лёжа в воронке и кривясь от крайне болезненных ощущений и в ожидании, когда можно будет повторить заговор.

— Эй, тут наш! Живой! — вдруг раздался крик в считанных шагах от меня.

Дёрнувшись, я поднял автомат, но сразу же его опустил, когда увидел в двух метрах от себя чумазого бойца с внешностью якута или тунгуса какого-нибудь в прожжённой гимнастёрке и с «мосинкой» в руках.

— Идти можешь? — спросил он.

— Кажется, — кивнул я.

— Ранен?

Я отрицательно помотал головой, но потом сообразил, что попаду под подозрения труса, раз цел, но сижу в воронке и лупаю глазами, как филин на рассвет, быстро добавил:

— Утром контузило