Он вам не Тишайший - Вадим Шведов

Леонтий Стефанович, главное ты не подведи. Эта задумка с постелью…должна сработать. Без осечек. Аничкову — напоминай, подбадривай. Деньгами, посулами. Пусть не дрогнет и выполняет своё дело исправно. Понял?

Плещеев поднимается, и его массивная фигура кажется ещё больше в колеблющемся свете свечей.

— Понял, Борис Иванович. Не подведу. Будь спокоен. Всё сделаю, как ты велел. Пусть его «немощь» крепчает. Скоро конец. — Он кланяется. — С твоего позволения, пойду. Дела ждут.

Хозяин кивает, провожая взглядом. Когда дверь за гостем закрывается, он снова остаётся один в огромной, внезапно опустевшей горнице. Подходит к окну. За окном — темень московской ночи и редкие огоньки вдали. «Скоро Алёшенька» — шепчет он в стекло, и на губах его застывает ледяная улыбка…

Глава 8

Не злите бояр

Утро в Академии наук для Мишки начинается не с книг, а с запаха гари и стука молотков. Он снова идёт в соседнее с дворцом здание, где расположилась лаборатория естественных наук. Внутри уже вовсю кипит работа. Когда Мишка оказался в Академии, он думал, что таких «повёрнутых на открытии нового» единицы. На деле же «сумасшедшим» оказывался чуть ли не каждый. Если он всегда уходил вечером к себе в комнату, то некоторые даже засыпали на рабочем месте. Это одновременно радовало и пугало. Чего больше, — Мишка до конца не понимал. Вот и сейчас у печи гудел мех, а внутри сосудов что-то шипело. В воздухе же отчётливо пахло древесной золой…

Коренастый и испачканный копотью Федот достаёт совком золу. Он насыпает её в большой чан с водой. Помогаю ему вымачивать, просеивать. Федот снова и снова мешает воду длинной палкой. Часть золы растворяется, а другая, более тяжёлая — оседает. Угольки всплывают. Я аккуратно удаляю их ситом вместе с грязью. Прозрачную мутноватую жидкость переливаем в огромный чугунный котёл, подвешенный над печью.

— Кипятим, кипятим, — бормочет Федот.

Кажется, он, как и я, тоже постепенно сходит с ума. Наша первая цель — мыло. Думается, что может быть проще? В деревне бабы щёлок из золы делают для стирки. Но то жидкое, едкое и разъедающее кожу. Нам же нужно твёрдое, душистое мыло, как то, что купцы привозят из-за моря.

Пар ест глаза, жар из печи выжимает последние соки. Наконец, жидкость густеет, превращаясь в вязкую, тёмную массу. Мы берём вываренный поташ, растворяем его снова в воде, получая крепкий щёлок. Потом добавляем в него растопленное говяжье сало. Полученную смесь снова варим. Воняет ужасно и стараемся не вдыхать. Мешаем и мешаем. Через несколько часов получается густая, серая, неприятная масса. Остужаем, режем на куски.

— Пробуй, — Федот протягивает мне кусок.

Он скользкий, маслянистый. Тру им грязную тряпку. Пена есть! Слабая, серая, но есть! На мгновение вспыхивает радость, но когда я пытаюсь смыть пену, кожа на руках краснеет, начинает саднить и чесаться. Мыло получилось слишком едким.

— Не годится, — подводит итог, подошедший к нам Гриша. — Жира мало или не тот жир. А может, ещё что надо, — не знаю. Думайте.

Я начинаю злиться. «Думайте» — это он серьёзно? Уже были баранье и свиное сало, конопляное и оливковое масла. А ещё добавляли отвары трав, смолы. А в итоге мыло получалось то слишком мягким, тающим в руках, то крошащимся, словно сухая глина или как сейчас — разъедающая кожу. Задолбало! И не я один разочарован, — уже вечер, и Федот в этот раз уходит, а не остаётся ночевать в лаборатории. Я же хватаю кусок «неудачного» мыла, зачем-то нюхаю его, а затем бросаю в грязный чан с остатками жира и сажи. Надобно всё отмывать, но сил и настроения уже нет.

На следующее утро прихожу первым. Нужно убраться после вчерашнего. Берусь за чан, а там что-то странное, — пузырьки, много пузырьков. Достаю кусок мыла, а оно…изменилось. Плотнее стало, что ли…

— Гриша! Федот! Смотрите! — зову я парней, едва они переступают порог. Показываю чан, пузырьки, кусок мыла. — Вчера бросил с досады и пошли пузырьки.

Федот подходит, берёт мыло, трёт его и тоже зачем-то нюхает.

— Вода грязная…жирная… сажа… — бормочет он. — Мишка, ты гений! Возможно, дело не только в составе, но и в промывке. Наше мыло слишком едкое, потому что в поташе-сырце остаются вредные соли? Или щёлок слишком крепкий? А может, мыло нужно после варки вымачивать или высаливать?

Идея, как искра, зажгла новую волну экспериментов. Теперь к нам присоединяются Гриша с Иваном, до этого занимавшиеся своим проектом. Мы не только варим, но и тщательнее очищаем исходный поташ, вымачивая его дольше и промывая чистой водой. Пробуем делать щёлок разной крепости, а главное — после варки мыльную массу не просто разливаем по формам, а…варим с крепким рассолом. Высаливаем!

— Соль вытесняет мыло из раствора! Оно всплывает, — кричит Иван в восторге, наблюдая, как в котле с кипящей солёной водой густая мыльная масса отделяется от мутной жидкости и поднимается наверх, словно сливки.

Полученную массу снимаем, промываем чистой водой, снова варим, добавляя для мягкости немного льняного масла и отвара душистых трав. Затем разливаем в гладкие деревянные формы. На сегодня хватит. Будем ждать результата.

Новый день показывает то, что вышло. Брусок мыла твёрдый, но не каменный. Цвет — не грязно-серый, а приятный кремовый. Запах — не вонь варёного жира, а лёгкий, травяной. Беру мыло и тру между мокрыми ладонями. Получается белая, обильная пена! Она покрывает руки густым слоем. Смываю водой. Кожа чистая, без красноты, без зуда.

— Получилось… — шепчу я, глядя на свои руки. — Ребята! Смотрите! РУССКОЕ МЫЛО!

Теперь руки моют все. Минута и восторженный гул наполняет комнату.

— Молодец, Мишка! Твой случайный бросок! — Иван обнимает меня. — Без твоей досады, может, ещё месяц бы мучались!

Радость неописуемая. Это не просто успех. Это доказательство, что мы можем не только продавать сырьё, но и сами получать готовый, ценный товар! Настоящее золото!

* * *

Сегодня в горнице Никиты Ивановича Романова сидят важные гости. Стол заставлен питьём и едой, но слуг рядом нет. Хозяин опасается лишних ушей, а потому помогать им никто не будет. Ставни закрыты, а свечи пляшут, отбрасывая дрожащие тени на резные стены. За столом у Никиты Ивановича сидят Борис Иванович Черкасский и Иван Петрович Шереметев. Они медленно пьют вино, но почти не прикасаются к еде.

— Никита Иванович! Борис Иванович! Дальше терпеть нельзя — звучит голос Шереметева. — Морозовские