Он вам не Тишайший - Вадим Шведов

Наступает короткое, тягостное молчание. План озвучен, но масштаб пугает. Черкасский первый нарушает тишину.

— Никита Иванович…Допустим…Допустим, мы уберём Морозова. Справимся. А что дальше? Кто будет у власти? Если…если Алексей Михайлович вдруг выживет? Опять поставит какого-нибудь «дядьку»? Ведь снова начнётся?

Романов смотрит на Черкасского долгим, тяжёлым взглядом, а потом медленно встаёт.

— Борис Иванович…Иван Петрович… — говорит он тихо, но уверенно. — Как только мы разберёмся с Морозовым…с Алексеем…хоть мне и брат двоюродный…тоже придётся попрощаться.

Черкасский и Шереметев замирают, услышав такую откровенность.

— Попрощаться…— тихо повторяет Черкасский. Затем кивает. — Ты…ты прав, Никита Иванович. Мудрое решение. Жалко мальчика, конечно…но он сам виноват. Слаб. Доверчив. Позволил проходимцу вертеть собой и государством. Сейчас сам стал угрозой.

— Поддерживаю. Жалко, да. Но государство важнее. Нельзя оставлять такую…наивность. Алексей Михайлович показал, на что способен под дурным влиянием. А кто следующий влезет к нему в доверие? Надобно надёжную руку, — соглашается Шереметев.

Никита Иванович смотрит на бояр оценивающе, а затем слегка наклоняет голову.

— Благодарю за доверие, господа. Если…когда… я встану у кормила. — Романов делает паузу, подбирая слова. — Вольности будут восстановлены. Полностью. Имения Морозова — ваши. Новые льготы добавлю. И главное, — править будем вместе. С Боярской думой. Как исстари велось. Не самовластием, а общим умом.

Черкасский и Шереметев переглядываются.

— Ты будешь хорошим царём, Никита Иванович, — говорит Борис Иванович. — Сильным. Справедливым. Знающим род и обычаи.

— Поддержим! — клятвенно добавляет Иван Петрович. — Всею силой рода Шереметевых!

Романов удовлетворённо кивает.

— Это…планы на отдалённое. А сейчас… — Его взгляд вновь становится жёстким. — Если мы не поспешим, то Морозов окончательно захватит власть. И тогда придёт и за нашими душами. За нашими головами. За головами наших детей. Он не оставит в живых тех, кто мог бы ему противостоять. Мы для него — кость в горле.

Никита Иванович обводит взглядом заговорщиков.

— Так что же? Сможем? Втроём? Одолеть его за два дня? Сломить морозовскую охрану?

Шереметев хмурится и чешет затылок.

— Втроём…в такие сроки…Сомнительно, Никита Иванович. У Бориса теперь — не охрана, а целая дружина! Наёмники, верные холопы — все вооружены до зубов! Сам он из дому не выходит без десятка воинов! Да и родня его, вся эта морозовская свора, поднимется! Они богаты и сильны! Очень сильны!

— Тогда привлечём больше сторонников! За два дня — всех, кого только можно! Бояр, обиженных им! Дворян, лишившихся мест! И слух…слух пустим немедленно! По всем улицам, по всем слободам: «Морозов травит царя Алексея! Царь при смерти! Спасите пастыря от злодея!» Народ должен знать! Тогда у нас будут не сотни, — тысячи!

— А армия? — не унимается Черкасский. — Долгоруков? Ромодановский? Если Борис успеет призвать их против нас… если мы не сломим его сразу…

— Долгорукого я беру на себя. Знаю его. Честный служака. Не станет воевать с народом, с боярами по приказу Морозова. Постараюсь убедить его держать войска в стороне. А Ромодановский… — Он пожимает плечами. — Стрельцы — ребята мутные. Кто знает? Но если слух об отравлении пойдёт, то часть точно переметнётся к нам.

Шереметев хлопает ладонью по столу.

— Решено! С тобой мы теперь, Никита Иванович! За два дня собираем силы, пускаем слух! На третий — удар! По всем поместьям сразу! И главный удар — по Бориске!

Все трое встают с решительными лицами. Каждый поднимает кубок.

— За успех! — глухо говорит Романов.

— За успех! — подхватывают Черкасский и Шереметев.

Глава 9

Хороший царь, плохие бояре

Слух — штука липкая и быстрая. Он вырывается из тесных боярских хором Никиты Романова не как воробей, а как стая галок, чёрной кучей расползаясь по переулкам, торгам и слободам. Он звучит в тёмных углах кабаков, где медовуха льётся рекой, а страх и злоба ищут выхода. Его несёт ветер, его шепчут стены, его подхватывает каждый встречный.

Торговка Арина, толстая и вечно недовольная, привычно раскладывает нехитрый товар на прилавке. К ней подходит сосед по ряду, конопатый Гаврила. С бегающими глазами, он тихо говорит.

— Слыхала, Арин? — шипит Гаврила оглядываясь. — Про царя-то?

Торговка хмурится, отгоняя не в меру дерзкую ворону.

— Какого царя? Опять чего?

— Да нашего, Алёшеньку! — Гаврила понижает голос до шёпота, но от волнения тот всё равно слышен через два прилавка. — Говорят…при смерти лежит. Совсем плох.

Арина замирает, и пряник выпадает из её рук.

— Не может быть! Молодой ещё. Венчался на царство только…

— То-то и оно! — Гаврила кивает так, что жиденькая бородка трясётся следом. — А знаешь, кто виноват? Его дядька…Морозов! Бориска! Он, гад, травит государя! Потихоньку, исподтишка! Чтобы самому власть забрать! Жениться на царской сестре собирается!

Арина крестится широким, испуганным крестом.

— Ох, Господи помилуй! Злодей! Да как он посмел⁈ Царя-пастыря! — Голос её дрожит, но в глазах загорается ярость. — Такого пса живым оставлять нельзя!

Её слова вдруг подхватывает старик, торгующий рядом уздечками.

— Правда? Морозов? Видал я этого жирного ирода! Народ грабит, а теперь и на государя руку поднял? Скоты! Все они скоты, бояре-то! Один царь за нас, за чёрный люд стоял!

Шёпот превращается в гул. Новость облетает ряд со скоростью пожара. «Морозов травит царя!» «Царь при смерти!» «Бориска хочет жениться на царевне и сам сесть на трон!» «Морозов ест младенцев и пьёт их кровь!» Каждое повторение добавляет деталей, и каждое ухо слышит своё. Страх за «пастыря» смешивается с ненавистью к боярину, который и так был всем ненавистен за свою неимоверную жадность и спесь.

Слух в Москве словно искра в сухой соломе. Начавшись в торговых рядах и на улицах, быстро доходит и до нервных служилых. Стрельцы, которым едва начали выплачивать накопившиеся долги по жалованью, реагируют резко.

Коренастый, с некрасивым шрамом на всю щеку Васька раздражённо бьёт кулаком по столу в наполненном вонью кабаке.

— … платить нам снова перестанут. Бориска обещанные деньги себе забрать думает.

Сидящий рядом молодой Федька, бледнеет.

— Да нешто можно? Обещано же!

— Говорю тебе. Ромодановский сказал, что царь это обещал. Морозов же и при батюшке его всё себе хапал! Как только не нажрётся, морда окаянная!

— Так Пастыря из-за обещанных нам