Он вам не Тишайший - Вадим Шведов

стоим в лаборатории естественных наук, и он держит в руках два предмета. В одной — толстый, мутно — зелёный кусок русского оконного стекла, вставленный в грубую деревянную раму. Оно волнистое, пузырчатое, и сквозь него всё смотрится будто через мутную воду. В другой руке — тонкий, почти прозрачный осколок, присланный, по его словам, из Венеции. Он лёгкий, гладкий, и солнце играет в нём чистым светом.

— Видите разницу? — спрашивает Иван, и в его голосе нет вопроса, а есть только утверждение горького факта. — Наше — «лунное» (его так называли из-за округлой формы, похожей на диск Луны), мутное, толстое. Оно гремит, если стукнуть. Легко лопается от мороза или сильной жары. А это… — он аккуратно касается венецианского осколка, — словно застывший воздух. Окна, посуда, линзы для зрительных труб, — все из такого производят в Европе, и стоит оно больших денег. А у нас? Кое-где в Москве делают оконницы, бутылки толстостенные да стаканы простые. Но качество, к чему лукавить, ужасное.

Гриша удивлённо присвистывает:

— И как нам догнать Венецию? У них секреты столетиями копят! Цеха, мастера потомственные…

— Догнать сложно, но хотя бы начать делать своё лучше прежнего, просто необходимо! — Поймите, братцы! Это не только окошки для светлиц! Качественное стекло — это ещё красивые графины и бокалы, линзы для зрительных труб, точных инструментов, лампы, светильники, посуда для опытов.

Сердце моё екает. Линзы…Зрительные трубы…Это же ключ к звёздам, к тем самым картам неба, что делают в математическом отделении! И без стекла — всё это пустые мечты.

— Так что? Задачка ясна? — Иван глядит на нас. — Научиться варить стекло не хуже заморского. Надобно такое же чистое, прозрачное, прочное. Будем использовать то, что есть под рукой. Наш поташ — вот он, первый помощник! В Европе с большим трудом соду добывают и её используют, а у нас нет таких залежей, да и покупать дорого выйдет. Поташ — наш ответ, но одного его мало будет.

Начинается суматоха. Роемся в книгах, привезённым царём, — толстых фолиантах на латыни и немецком, с гравюрами печей и схем. Гриша с Федотом что-то яростно чертят на грифельной доске, высчитывая пропорции. Я бегаю по двору, собирая разные образцы песка. Вот, обычный речной — желтоватый, мелкий. Песок из карьера под Москвой — покрупнее, с камушками. Иван ещё привёз мешочек белого песка с какого-то дальнего озера — он кажется чище.

— Главные враги стекла — железо и неплавкость, — объясняет нам бородатый мастер-стеклодув Тимофей, специально вызванный к нам на помощь. — Железо — вот отчего зелень да муть. Оно в песке есть всегда. А если песок плохо плавится, стекло выходит как каша, с зёрнами. Надо или песок очень чистый найти, или…добавить то, что поможет ему расплавиться ровнее. И известь! Без извести стекло в воде размокает, как тот кусок, что Иван показывал.

Приступаем к работе с четвёртой печью. Предыдущие развалились. Печники уже за голову хватаются, как нам угодить. Но эта — намного больше и сложена из особого огнеупорного кирпича с несколькими ярусами. Внизу устроена топка для берёзовых углей, поскольку дрова не дают нужной температуры. Выше — горнило, где будет плавиться шихта (смесь для стекла). А ещё рядом отделение для медленного остывания готовых изделий — отжига. Мы уже выяснили, что если стекло остынет быстро, то оно сразу треснет.

— Жар нужен адский, — кряхтит Федот, обливаясь потом. — Уголь, сыпь, Мишка, сыпь!

В первый день варки загружаем в чан: белый песок, очищенный поташ, мелкоистолчённую известь, добытую обжигом речных ракушек…

Мешаем всё лопатой. Засыпаем в горнило. Разжигаем печь. Уголь горит жёлто-белым пламенем. Дежурим у мехов, сменяя друг друга. Грудь давит от жары, а глаза режет дым. Через несколько томительных часов наблюдаем, как смесь сначала темнеет, а потом начинает светлеть, но…остаётся густой, вязкой массой с плавающими крупинками.

— Не плавится! — кричит Тимофей, отпрянув от жара. — Температура мала! А может песок или шихта не те!

Выгребаем остывшую массу, похожую на застывшую кашу с песком. Это провал.

На второй день пробуем речной песок, просеянный сквозь мелкое сито. Добавляем к нему больше поташа, — он должен плавить. Снова топим печь и качаем меха. В горниле смесь становится жиже, но…цвет! Он ярко-зелёный, как болотная тина. Дурацкое железо!

— Песок не очистили! — ругается Гриша. — Или в извести железо есть! Надо мыть песок, а ещё магнитом водить!

Снова работаем. Моем песок до посинения. Просеиваем. Пропускаем через воду с магнитным железняком на дне. Берём известь из самых белых ракушек. Снова загружаем. «Пашем» у мехов. Смесь плавится лучше, цвет…бледно-зелёный. Почему не прозрачный⁈

Сижу в ступоре. Впрочем, остальные тоже утомлены и растеряны. Гриша молча пинает угол печи. Федот сидит на корточках, уставившись в угли. Даже неунывающий Иван хмурится и смотрит в потолок.

— Поташ… — вдруг бормочет Тимофей, протирая закопчённое лицо. — Он ведь не сода. Сода даёт стекло твёрже, прочнее. А поташное…оно мягче. И цвет тянет. Может, ещё чего добавить? Чтобы избавиться от железа и придать твёрдость?

Я вдруг вспоминаю разговор с кузнецом в родной деревне. Он говорил, что добавляет в металл костяную муку или толчённый мел, чтобы шлак выделялся чище. А что, если…

— Мел! — выпаливаю я. — Или костяная зола! В кузне так делали, чтобы ненужное уходило!

Тишина. Потом Гриша хлопает себя по лбу:

— А ведь может сработать как осветлитель! Рискнём?

На следующий день в новую партию шихты, кроме чистого песка, поташа и извести, добавляем горсть мелкоистолчённой костяной золы. Печь пылает, а мы качаем мехи до онемения в руках. Смотрим. Масса жидкая, пузырится…но цвет! Он уже не зелёный, а…желтовато-серый? Но по мере варки становится всё светлее, светлее…почти бесцветный? Зелень исчезает!

— Давай, Федот, дуй! — кричит Иван, протягивая длинную железную трубку — понтию. Федот макает конец трубки в расплав. Навивает на конец ком светящейся, оранжево-жёлтой массы. Отходит от жара печи, садится на лавку. И начинает…дуть.

Мы замираем, глядя на творящееся волшебство. Горячая трубка на конце раздувается как мыльный пузырь, но не лопается! Она растёт, становится шариком, потом грушей…Федот вращает трубку, и форма вытягивается. Наконец, он отдаёт трубку Тимофею. Тот быстрым движением мокрой деревяшки отделяет выдутый сосуд от трубки. Горячий, светящийся изнутри кувшинчик кладём в печь для медленного остывания.

Утром достаём кувшин. Он ещё тёплый. Толщина стенок неровная, имеются выступы, где дрогнула рука. Но…он прозрачный! Не полностью,