Фантастика 2025-161 - Мила Бачурова

Когда восемнадцать лет назад из Вязников прилетел слух о том, что Стелла беременна, а через две недели во Владимире появился Рэд — рассказать, что Маринка тоже, Джек аж похолодел. Судорожно принялся перебирать в уме подруг, у кого успел побывать за те три месяца, что Лара колола им со Сталкером порошок. С облегчением сообразил, что только у одной, и то давно — мотыляния туда-сюда между Домом, Бункером и Вязниками отнимали кучу времени, на девок его не оставалось. К той девчонке, с которой было, на всякий случай зашел, осторожно расспросил. Выдохнул — вроде, все в порядке. Отбрехался от предложения остаться и понесся к Герману — узнавать, что делать, чтобы ненароком кого-нибудь не осчастливить.

Герман, глядя на Джека, только головой покачал. Грустно проговорил:

— Вроде, и люди новые поселку нужны — и отец из тебя, как из кузнечика трактор... Только имей в виду — если вдруг что, не отвертишься! Жениться заставлю.

С тех пор в выборе подруг Джек стал куда разборчивее — прикидывал, что будет, если Герман жениться заставит. Впрочем, в изменившихся условиях и девушки стали осмотрительнее — так и проходил все эти годы неженатым и бездетным.

От бункерной Дашки во Владимир сбежал, плющило с ее преданного взгляда. Хорошая ведь девка, и парень ей нужен хороший, верный — не такой, как он. Его от одной мысли о том, что придется всю жизнь при одной бабе сидеть, таращило — а Дашке это разве объяснишь? Она ж думает, что если сама выбрала одного и навсегда, то все такие. Джек и смотался-то из Дома, чтобы с глаз ее долой — глядишь, кого другого присмотрит... Не присмотрела. Его, впрочем, тоже ни разу не попрекнула, только в улыбке расцветала, когда приезжал — что твоя майская роза, даже красивой становилась. Другой схватил бы в охапку и всю жизнь пылинки сдувал, а ему эти улыбки были — словно ржавый нож по сердцу. Ну что вот делать, если не нужны ему бабы дольше, чем на день?! Ни Дашка, ни другая какая? Один живет — сам себе хозяин. А прицепом обзаведется — тут уж не побегаешь, особенно, если дети пойдут... Вот от этой мысли Джек прямо вздрагивал. С детишками друзей с удовольствием возился, чем старше становились Серый и Мрак, тем забавнее было. А своих представлял — за голову хватался.

Пока подрастут, это ж горшки-пеленки, слезы-сопли, кашки-какашки. А дальше еще хуже, там воспитывать надо! А из него какой воспитатель? Прав Герман, как из кузнечика трактор. Когда Сталкер своих пацанов драл, Джек аж со двора уходил, если не удавалось заступиться. И понимал, что за дело, и самому в детстве не раз прилетало, а вот поди ж ты. Со своими, если всерьез набедокурят, не знал бы, что делать, это точно... Ну его на хрен, в общем. Одному спокойнее.

Единственной женщиной, чье постоянное присутствие Джек выносил без зубовного скрежета и даже с радостью, была Олеська. С тех пор как они вдвоем осели во Владимире при Германе, почти не расставались. Постепенно превратились из телохранителей командира в ответственных порученцев, и с ночи до утра гоняли как зайцы — то в соседний поселок, то за тридевять земель. Если недалеко, то мотались по одному, а если далеко, за две-три ночи не обернуться, то вдвоем. Притерлись друг к другу еще по детству, а со временем вовсе полувзгляды понимать научились. По Цепи про них ходили сплетни — что, дескать, сожительствуют, но скрывают. Джек гоготал, особо ретивым морды бил, а Олеся пожимала плечами — пусть что хотят, то и думают. Семейная жизнь у нее, как и у Джека, не сложилась — впрочем, она, как и он, к этой жизни не больно и рвалась. Хоть не красавица, а парни, бывало, заглядывались, поди знай на что. Другая, при Олеськиной внешности, до потолка бы прыгала, а молчунья все так же пожимала плечами и советовала не тратить время — мол, жена из нее паршивая. И то правда — терпеть бабу, которая одиннадцать месяцев в году хрен знает где шляется, да кому сдалось такое счастье? Бегают-то за ней — поди, думают, что к печке да люльке пристегнуть удастся... Как бы не так, уж Джек подругу хорошо знал. Характер у нее, несмотря на молчаливость, о-го-го, сама кого угодно пристегнет.

Двух отшитых Олеськой кавалеров Джек поил самолично — чтоб не в одиночку сердечные раны заливали, а еще одного Олеська послала, когда его рядом не было. Вслух Джек на подругу ворчал, что не девочка уже и пора бы к мужику прислониться, а в душе радовался, что Олеська по-прежнему с ним. Все-таки, девка есть девка. Не проспит никогда, не нажрется. Проворная, легкая — если вдруг что, и тащить ее на себе проще, чем парня, и проберется туда, куда Джеку не пролезть, запросто. Ни гулять, ни бухать Олеська ему не мешала, в сопровождающие не навязывалась. На постое в очередном поселке Джек — в кабак или к бабе, а она — за книжку, это молчунью еще бункерный приучил. Джек ей книжки и из завалов таскал, и в других поселках выменивал. Старался всегда притащить побольше, потому как поди знай, обрадуется или рожу скривит. Сам-то на обложки глядел, а Олеська — черт ее знает, на что. Так и прожили восемнадцать лет душа в душу...

Долетевший из коридора детский плач заставил Джека поморщиться.

Он осторожно заглянул в щель между приоткрытой дверью и косяком. Увидел ступеньки, уходящие вверх — догадался, что они упираются в коридор, куда слева и справа выходят двери квартир. Сам коридор не видел, он начинался выше. Плачущего ребенка тоже не увидел — значит, и его разглядеть не должны. Джек открыл дверь пошире, просочился в подъезд. Плач не прервался и тональности не поменял — ребенок ничего не услышал и не заметил, заливался слезами дальше. В момент, когда Джек от невыносимости рева был уже готов идти куда угодно — то ли дитё успокаивать, то ли родителей бить, — услышал женский голос.

— Ксанта, прекрати реветь! Ты сама виновата в том, что тебя наказали, и прекрасно это знаешь.

Рев усилился, но вместе с тем сменил тональность на менее безнадежную.

— Я во сколько велела быть дома? — продолжала женщина.

— В се-емь...

— А ты пришла?

— В во-осемь...