Суворовец. Том 1 - Анна Наумова

— Слушай, Рогозин! — деловито глядя на меня сверху вниз, сказал он. — К Зубову вашему там какая-то женщина пришла. То ли бабушка, то ли тетка... Не знаю, короче. Требует на КПП. Прямо сейчас.

— На КПП? — удивился я. — Так он в наряде. Не отпустят. Синичка тут ходит. Да и офицер-воспитатель на месте, кажется.

— Сам знаю...— на лице старшекурсника залегла задумчивая складка. — Ты знаешь что? Ты вроде парень толковый. Сам к ней сходи, а? Успокой бабулю. Она там уж рыдать начала. Того и гляди — дежурного с ведром придется звать! Все слезами зальет!

— Ладно! — пробурчал я.

— Молоток! — довольно кивнул второкурсник. — Ты парень толковый, она тебя послушает.

И Саня, насвистывая, двинулся дальше по коридору училища мимо портрета генералиссимуса, насвистывая.

— Макарон! — окликнул он Тополя. — Эй, Макарон! Погодь, куда почесал? Стоп машина!

Тополь нехотя остановился и подождал однокашника.

А я двинулся на КПП.

Рановато что-то в этом году начались слезы.

Каждый учебный год в училище повторялась одна и та же ситуация. Бабушки (они были особо сентиментальными) где-то к октябрю понимали, как им плохо без любимых внучков. Некому теперь форму гладить... Не за кем носки стирать. Некому котлеты жарить. Некого ругать за "параши" и замечания в школьном дневнике вроде: "Подложил кнопки на стул учителю", "Пел на уроке физики" или "Плевался жеваной бумагой".

Вот и начинали обеспокоенные бабушки осаждать КПП. То одна, то другая приходила и, завывая, рассказывала внучку, как он исхудал, и как жалко его, бедолагу. Даже если под исхудавшим "бедолагой" прогибалась перекладина на турнике.

Случилась такая катавасия и с Димкой Зубовым.

Зубов вообще у нас был довольно сентиментальным суворовцем. Этаким меланхоликом. Ни с кем не ругался, не спорил. Стихи, песни писал, стенгазету делал. Даже в литературном конкурсе победил, с рассказом про своего деда — героя Великой Отечественной и выпускника Московского СВУ.

О визитах Димкиной бабушки в училище довольно скоро начали ходить легенды. Лишенная возможности ежедневно видеть внука, она там просто прописалась. То Димку у забора с кастрюлей супа поджидала, то на КПП высиживала часами... А один раз даже к офицеру-воспитателю заявилась. С просьбой "отпустить Диму домой прям сегодня". Потому что к ней, видите ли, из Саранска какая-то троюродная сестра четвероюродного деда приехала. И о-очень хочет поглазеть на Диму в форме.

Вежливый и безропотный Димка поначалу терпел. Покорно ходил на КПП и выслушивал этот плач Ярославны. А потом и сам начал порой пускать слезу, возвращаясь в расположение после сопливых разговоров. В нашем суровом ребячьем коллективе такое, разумеется, мигом вскрылось, и ребята до самого выпуска не упускали возможности подколоть чрезмерно чувствительного приятеля.

— Слышь, Зубов! — частенько окликал его кто-то из парней. — Я тут подумал... А хорошо, что ты далеко от меня спишь!

— Почему? — вопрошал ничего не понимающий и простодушный суворовец.

— А вдруг к тебе бабушка придет, и ты потом опять заплачешь! — восклицал приятель под хохот товарищей. — И моя кровать в коридор с твоей уплывет...

— Придурок! — отвечал расстроенный Димка и отворачивался.

И все в таком духе.

Надо выручать приятеля. Лучше решить проблему сразу. А то пацан до самого выпуска нюней слыть будет.

Я поглядел на часы. Скоро ужин. Надо бы шевелить батонами. А то есть все шансы опоздать.

На КПП, как я и ожидал, сидела Димкина бабушка. Почти один в один как моя "Трофимовна". Только возрастом, кажись, чуток постарше. Все бабушки, по-моему, одинаковы: теплые, уютные, пахнущие пирогами и домашним теплом. Сидит, слезы утирает.

— Здравствуйте! — поздоровался я. — Это Вы Диму ждете?

— А? — старушка встрепенулась и нетерпеливо заерзала. — Да, да! Позови, голубчик! А то полчаса уже тут сижу!

Я аккуратно присел рядом и начал непростой разговор с представительницей старшего поколения.

— Видите, ли... Позвать не получится. Вас как зовут?

— Ольга Афанасьевна я! — шумно высморкавшись в платочек, представилась Димкина бабуля. — А чего не получится-то? Я ж тут шкета одного послала уже!

— Ольга Афанасьевна! — вежливо, но твердо сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более уверенно. — Суворовец Зубов сейчас в наряде.

— Так я ж его отпросила! — наивно хлопая глазками, сказала бабушка. — Его в увольнение не пускают!

Правду говорят: простота хуже воровства!

Тут во мне проснулся уже не суворовец-первокурсник, а взрослый дядька.

— Не заслужил, вот и не пускают, — рубанул я.

Привык за годы службы в органах выражаться коротко и ясно.

— Ишь какой шкет выискался! Вздумал мне тут мораль читать! Ты кто такой?— вдруг взвинтилась бабуля.

— Не шкет, а суворовец Рогозин! — спокойно ответил я, не реагируя на истерику.

Дама, получив твердый отпор, молчала.

А я, подождав секунду, твердо продолжил:

— Ольга Афанасьевна! Суворовец Зубов пойдет в увольнение тогда, когда заслужит. И я. И другие тоже. Мы все тут в одинаковых условиях. Вы хотите внуку жизнь в училище испортить?

Бабуля от неожиданности замолчала. А потом — уже гораздо более спокойно и даже робко — сказала:

— Я... я? Хочу Диме жизнь испортить? Своей кровиночке? Это как это?

— Так! — веско сказал я. — Вы пришли, поплакали и ушли. А ему тут учиться. В мужском коллективе. Где за слезы по голове не гладят.

Димкина бабушка растерянно молчала, глядя на меня выцветшими глазами поверх очков в толстой оправе. А потом, кряхтя, поднялась и покорно сказала:

— Ладно! Пойду я...

Я поднялся вслед за ней и ободряюще сказал:

— Ольга Афанасьевна! Не переживайте Вы так! Когда Дима пойдет в увал... увольнение, он обязательно Вас навестит!

Старушка неожиданно тепло и по-домашнему улыбнулась (точь-в-точь как моя бабушка), кивнула мне и засеменила к выходу.

Глава 9