Современная зарубежная фантастика-4 - Тэмсин Мьюир

Кровь залила мне глаз, а тяжесть исчезла. Юрий бросил меня, отвалился вправо и кричал, хватаясь рукой за шею. Василий выплюнул кусок кожи и мяса. Он прокусил аорту, и кровь хлестала из шеи Юрия.

– Пророк будет жить, – произнес Василий. – Я – апостол.

«Целостность тела неприкосновенна!» – хотелось мне крикнуть Василию, но было поздно.

Я сделал это. И должен довести до конца.

Корабль опять перевернулся на днище, и нас с Василием вдавило в кресла. Его кости хрустнули, но внешне он не выдавал боли. Истекающий кровью Юрий едва дышал.

Клара оглянулась на нас. Обеими руками она вцепилась в штурвал, пытаясь его удержать. На мышцах предплечий набухли вены.

– Якуб, – произнесла она, будто не знала, кому принадлежит это имя.

Она доверяла мне, своему товарищу-фантому, но не могла даже представить, как сильно я хотел вернуться домой. Я тосковал по тем минутам, когда мы с ней впервые обедали вместе, когда я разглядывал капли пота на ее теле, а она делала вид, что этого не замечает. Когда мы думали друг о друге только хорошее.

Я снова бросился на пульт управления, заколотил по кнопкам, по экрану и по панелям локтями, кулаками и лбом. Клара впивалась ногтями в каждый участок плоти, куда могла дотянуться, но, как генетический, тренированный еще в утробе матери фантом-космонавт, не отстегнулась, а я был свободен действовать. «Nasha slava 1» снова и снова переворачивалась, за стеклами иллюминаторов кружили зеленые поля России и города, разделенные сотнями квадратных километров сельской местности и пустоты.

Пальцы Клары проникли ко мне в рот, вцепились в язык, стремясь его вырвать.

Василий сзади шлепнул ее по руке и уже изготовился опять вцепиться окровавленными зубами, но я успел крикнуть:

– Нет, апостол, хватит!

Он отступил, проведать Юрия, бледного и почти неподвижного. Василий погладил его по щеке и прошептал:

– Ты тоже мог слышать Бога.

Я крикнул Кларе, чтобы тормозила, вопил извинения, мольбы и ругательства. Поверхность Земли была уже совсем близко, столкновение на высокой скорости наверняка нас убьет. Я различал мерцающую синеву воды, даже чувствуя костяшки Клариных пальцев на своей спине, на лбу и глазах. Она наконец отстегнулась и теперь дала волю ярости, возможно, решила убить меня прежде, чем всех нас убьет приземление. Мы сцепились.

Корабль ударился о воду, стекло иллюминатора взорвалось, осколки впились мне в лицо и тут же были смыты потоком воды. Теперь мое тело оказалось во власти земных стихий, куда более жестоких, чем предсказуемая враждебность космоса. Поток воды отшвырнул меня к двери каюты, а сверху приземлился Василий, цеплявшийся за мои руки. Потом вода заполнила весь отсек и разделила нас. Я поплыл к иллюминатору, махнув Василию, чтобы следовал за мной.

Я бросил последний взгляд на бледного бесчувственного Юрия, скорее всего, уже мертвого, схватил Клару за руку и потянул вверх. Она оцарапала меня и укусила за руку, из ноздрей выскользнули пузырьки воздуха, и я заметил, что ее руку зажало сиденьем кресла, которое давлением воды приперло к стене. Локоть у Клары был согнут под странным углом – наверняка вывихнут, а может, и сломан, однако она даже не поморщилась от боли. Ее решительный и твердый взгляд остановился на мне. Свободной рукой и зубами она изо всех сил старалась меня прикончить. Я больше не мог медлить. Я отпустил Клару и поискал взглядом Василия. Тот плавал над телом Юрия и улыбался от уха до уха, его апостольская миссия была исполнена. Нет, он не пойдет со мной, и может быть, это к лучшему. Ведь сломанный человек имеет право покинуть этот мир. Я тоже когда-то принял такое решение.

Я снова потянул руку Клары, и та вонзила зубы в мой большой палец, так глубоко, что чуть не оторвала. Я чувствовал, как крошатся ее зубы. Я выдернул свой окровавленный палец, проплыл сквозь наблюдательный иллюминатор и стал выбираться наверх по опрокинутому корпусу спасшего меня корабля. «Nasha slava 1», гордость российского народа, хотя народ и не знал о его существовании, фантом, летавший над головами этих людей, защищая их от врагов и добывая научные победы и передовое оружие, громоздкая куча металла, чье предназначение – усиливать и без того раздутое чувство важности, прогресс и мудрость, теперь субъект земного суда, как и все мы, и тонет, словно мешок никому не нужных котят.

Размахивая руками, я вынырнул и поплыл, так быстро, что вены, казалось, сейчас разорвутся и истекут кровью. Добравшись до суши, я вылез на берег, отплевываясь и кашляя, вцепился в холодную влажную грязь и вспомнил – это Земля. Я лизнул грязь. Я целовал ее, ахал, издавал звуки, которые пугали меня самого – звуки необъяснимого наслаждения, безумной радости.

Но наконец боль от зимнего холода перекрыла первый адреналин, российский мороз кусал мою кожу под промокшей одеждой. Я повалялся в грязи, теперь понимая, почему хрюшка Лауда считала возню в грязи высочайшей формой существования. Трение меня обогрело, и я откусил кусок грязи как торт. На вкус она отдавала корнями, компостом, овощной кожурой. Я выплюнул. Принявшее меня домой озеро раскинулось за моей спиной по широкой равнине, сливаясь вдали с бурым лесом, скрывающим горизонт.

Расколотая ледяная поверхность озера булькала, как будто переваривала корабль вместе с телами и образцами из облака Чопра. Теперь казалось, что ради них не стоило затевать эту миссию. Хотелось сесть, дождаться, когда появятся Клара, Василий и Юрий, целые и невредимые, и только потом бежать по промерзшей траве через лес. Но к озеру в любую минуту могла прибыть команда спасателей, а я не желал больше подчиняться никаким глобальным схемам, концепциям и государствам. Я побежал, сплевывая остатки грязи, и плакал о Кларе, моей спасительнице, о ее жажде вырвать из меня жизнь. Я ждал, что вот-вот услышу шум вертолетов, сирены мчащихся по равнине машин, лай немецких овчарок. Меня заключат в катакомбы Санкт-Петербурга, обрекут на пытки и голод. Но не было ни гудения моторов, ни лая. В зловещей тиши природы я добрался до леса.

К закату я дошел до деревни. Я не понимал ни единого слова, но там меня приняли, вымыли согретой на печке водой, одели и уложили в постель, достаточно мягкую. Spasibo, повторял я, spasibo, спокойно и щедро, надеясь, что это слово не даст деревенским принять меня за умалишенного.

Ночное небо снаружи светилось пурпуром. Все то же облако Чопра, живое и как прежде манящее, но больше мне никогда его