Современная зарубежная фантастика-4 - Тэмсин Мьюир

Ленка П.: Не думаю, что Якуб хоть что-то подозревает. Он считает, что вернется домой к той же самой Ленке, старой доброй Ленке, и будет тем же Якубом, и мы продолжим с того момента, где расстались, будто эти восемь месяцев были не такими уж длинными. Но дело не во времени, а в расстоянии, в вероятности провала, опасности, которой он себя подвергает. Я не Пенелопа. Я не хочу ждать возвращения героя. Не хочу быть женщиной из эпоса, красиво стоять на берегу и искать на горизонте его корабль. Может, то, что я говорю, ужасно. Но как же моя жизнь, мои надежды? Они не могут быть связаны только с Якубом. Просто не могут.

Куржак: Я не считаю вас эгоистичной.

Ленка П.: Я это ценю.

Куржак: Вы считаете Якуба идеалистом?

Ленка П.: Господи боже, что за вопрос. Он летит на ракете в никуда. Как еще назвать такого человека?

[конец]

В тот вечер, прослушав Ленкины излияния доктору Куржаку, я решил, что должен остаться мертвым, должен держаться подальше от теплых объятий воздвигшего мне памятники народа, в которых меня, несомненно, и задушат с воплями о чуде. Для страны я умер. У них нет права просить меня о воскресении. Я обсуждал это с Петром, пока незаметно не отключился. Наутро я проснулся с подушкой под головой, Петр и Линда, его жена, стояли надо мной с кружками кофе и готовым планом в руках. Очевидно, Линда уже знала, кто у них в гостях, и план родился в результате их совместной бессонной ночи.

Петр настаивал, что мое тело измучено нулевой гравитацией и нуждается в лечении. Он упомянул раздутую щеку, результат грубого удаления зуба, мой заложенный нос и легкую хромоту. Он сказал, что космическая остеопения унесла около двенадцати процентов моей костной массы и без соответствующей терапии меня до конца жизни будет изводить жуткая боль в коленях. Боли в животе, газы, раздувшиеся от гингивита десны. Я живо представил, как эти истощенные кости тащат на себе килограммы органов, мышц, кожи, будто перегруженный мул, взбирающийся на гору.

И они меня убедили. Я проведу три недели в Карловых Варах, знаменитом богемском курорте, буду погружаться в горячие источники и пить минеральную воду, поднимать штангу, чтобы вернуть прочность костей, носить позаимствованную у Петра серую пижаму с истончившейся за долгие годы резинкой. Также я отдамся на милость инструментов дантиста, который избавит меня от инфекции, и разрешу Петру заезжать каждую неделю и организовывать медицинский осмотр. Петр заверил, что никто меня не узнает. Он сказал, что люди не думают о покойниках как о физических телах, скорее, для них это просто почитаемый мысленный образ. Кроме того, никто, ни мужчина, ни женщина, ни ребенок, не свяжут мои изменившиеся скулы и ввалившиеся глаза с румяным героем с плакатов и телеэкранов. И через три недели Петр пообещал лично отвезти меня к Ленке, если я этого захочу.

Высаживая меня из машины, Петр протянул сумку с восьмьюдесятью тысячами крон – часть его выходного пособия из Чешского космического агентства. Я и не подумал отказываться. Мне причиталось.

Во времена своего правления в четырнадцатом веке император Священной Римской империи Карл IV выпускал пар после трудов праведных, охотясь верхом в Рудных горах. Однажды его спутники обнаружили бьющий из-под земли горячий источник, чудо Господне, посланное исцелить раненую ногу императора. Опустив царственную конечность в источник, Карл IV испытал немедленное облегчение и провозгласил, что вода обладает божественными целебными свойствами. Он даровал городские привилегии поселениям вокруг источников, и новый город был наречен Карловыми Варами в честь горячо любимого основателя.

Город рос, прославленные лекари со всего мира писали о действии источников, и к девятнадцатому веку Карловы Вары принимали у себя людей подобных Моцарту, Гоголю и Фрейду. Дабы соответствовать запросам знаменитостей, посреди лесов и источников Карловых Вар возвели архитектурные левиафаны в стиле ар-нуво, превратив город в рукотворный Эдем, если он вообще когда-либо существовал. Колоннады, купальни, парки имени правителей и композиторов, здания с такими изящными линиями, будто их вырезал сам дьявол. И тишина. Тишина безмятежности, тишина человеческих существ, слишком удовлетворенных, чтобы говорить.

Моя комната в Карловых Варах была ненамного больше Гостиной на «Яне Гусе 1». Вполне достаточно для покойника по любым стандартам. Грубый серый ковер щекотал ступни, кресло пахло хлоркой, стол постоянно скрипел без видимых причин. Кровать была великолепна, так же как свежая еда и праздно шатающиеся люди – само их существование казалось моему изголодавшемуся разуму чудом.

Я ел исключительно в этой кровати и вытряхивал крошки с простыни в окно, прежде чем закурить сигарету. Да, с тех пор как рябой водитель угостил меня сигаретой с ментолом, я начал курить. Мне претил запах сигарет и вкус, и даже дым я считал эстетически переоцененным, но все равно смолил одну за другой, пытаясь приобрести привычку, как-то упорядочить одинокие дни. Я просыпался ровно в девять, испытывая утреннюю никотиновую тягу, и выкуривал последнюю около полуночи, сразу после приема снотворного. Табак стал хронометристом, настройщиком моих биологических часов. Другом.

В десять у меня были ежедневные сеансы физиотерапии. Женщина с добрыми глазами по имени Валерия помогала погрузиться в синюю ванну с горячей минеральной водой. Во время первого сеанса она спросила, откуда я, есть ли у меня жена. Я сказал, что из Праги, а второй вопрос оставил без ответа.

Она поняла скрытый смысл моих коротких ответов и начала говорить о себе. Ее отец работал на заводе, производившем оружие для нацистов. Ближе к концу войны он с другими рабочими решился на саботаж – они портили подающие пружины обоймы или клали в патроны слишком много пороха, чтобы они взрывались в руках, отрывая пальцы. Отвлечь инспектора, вечно пьяного немца, было несложно, и испорченное оружие проходило незамеченным. К тому времени как оно поступило в обращение, немцы уже отступали, и отец Валерии так и не узнал, принес ли его бунт хоть какой-то результат. Но всю оставшуюся жизнь он разгуливал по городу, выпятив грудь, получая за историю о великом саботаже бесплатное пиво – как он обкусывал эти подающие пружины плоскогубцами, раня пальцы и гордо истекая кровью над фашистскими орудиями убийства.

– Отец больше никогда ничем не занимался, – сказала Валерия. – Он стал пьяницей. Но человеку достаточно единственного предмета для гордости, который будет поддерживать его до конца жизни.

Однажды она провела рукой по шраму от ожога на моей лодыжке и спросила, откуда он.

– Отец виноват, – ответил я.

– Хм, – только и произнесла она.

На второй неделе житья в Карловых Варах Петр