Врач из будущего. Подвиг - Андрей Корнеев

Санитарки, сменяя друг друга, часами качали эти ручные мехи, вдувая воздух в легкие раненых с черепно-мозговыми травмами, отеком легких, тяжелыми контузиями. Но человеческие руки не были созданы для такого однообразного, изматывающего труда.

Лев, зайдя в ОРИТ, сразу увидел проблему. Молодая санитарка, девочка лет восемнадцати, сидела над бойцом с зияющей раной в груди. Ее лицо было бледным от усилия, пальцы побелели, вцепившись в меха «Волны». Ритм сбивался: то слишком часто и поверхностно, то с долгой, опасной паузой. Лев задумался о необходимости создать примитивный пульсоксиметр, уже продумав как и из чего его будет собирать команда Крутова.

— Она уже третью смену без нормального отдыха, — тихо сказал Неговский, появившись рядом с Львом. Его собственное лицо было искажала глубокая усталость. — Две таких за неделю свалились с острым тендинитом, кисти отказывают, они физически не могут сутками качать меха. Мы теряем людей из-за того, что не можем обеспечить им базовый, стабильный дыхательный цикл. Это тупик, Лев Борисович.

Лев молча наблюдал, как грудь раненого судорожно вздымается под неровными вдохами. Это была пытка и для пациента, и для того, кто его спасал.

— Ждать, пока санитарка выбьется из сил, а больной умрет от гипоксии? Нет. Я пойду к Крутову, у меня есть идея.

Час спустя в инженерном цеху, пахнущем машинным маслом, шел мозговой штурм. Лев, Крутов и его лучший инженер-электротехник, сутулый и вечно чихающий от пыли Анатолий Невзоров, стояли над разобранным аппаратом «Волна-1».

— Задача: создать электрический привод, который будет имитировать ритмичные нажатия на мех, — сказал Лев, чертя в воздухе пальцем. — Ровно, без сбоев. Частота — двенадцать-пятнадцать циклов в минуту. Глубина регулируемая.

Крутов, с лицом, испачканным толи маслом, толи сажей, хмуро разглядывал механизм.

— Сложность в том, чтобы не просто толкать, а именно имитировать плавное человеческое движение. Рывок — и можно повредить легкие. — Он потер переносицу, оставив черную полосу. — Двигатель… У меня есть несколько электродвигателей с эвакуированных заводов, от станков. Они были сломаны при транспортировке, но один наш умелец в свое свободное время отремонтировал. Шестерни и кулачковый механизм… — он огляделся, его взгляд упал на груду металлолома в углу. — Есть идея. Можно взять от старого типографского пресса, который мы вывезли из Харькова. Он как раз создает возвратно-поступательное движение.

Работа закипела. Цех превратился в сумасшедшую лабораторию. Сварка ослепительно вспыхивала, пахло горелой изоляцией и раскаленным металлом. Невзоров, не разгибаясь, паял, бормоча под нос формулы расчета амплитуды. Крутов, казалось, сросся со сварочным аппаратом. Лев не уходил, подавая инструменты, внося коррективы, основанные на смутных воспоминаниях о принципах работы современных аппаратов…

Глава 9

Порошок, кровь и воля ч.2

Через трое суток почти беспрерывной работы первый прототип, прозванный «Железными легкими», был собран. Это было уродливое сооружение из старых шестерен, приводного ремня и электродвигателя, прикрученное к раме от какой-то сельхозтехники, но оно работало.

Его принесли в ОРИТ и подключили к бойцу с респираторным дистресс-синдромом. Мотор с глухим урчанием пришел в движение. Кулачковый механизм плавно, с гипнотической регулярностью, начал давить на мех «Волны-Э1». Воздух пошел в легкие пациента ровно, с заданным ритмом.

— Работает… — прошептал Неговский, не веря своим глазам. — Лев Борисович, и правда работает! Это же очередной прорыв советской медицины!

Но эйфория была недолгой. Аппарат работал, но он был чудовищно громким. Его металлический скрежет и лязг пугали больных, находящихся в сознании. И его ритм был слишком механическим, безжизненным, лишенным той едва уловимой вариабельности, которая свойственна живому дыханию.

И тут случилось то, чего все боялись, но о чем не говорили. Крутов, три дня не отходивший от станка и питавшийся черным хлебом с колбасой и холодным чаем, вдруг странно выпрямился, его глаза стали стеклянными, и он беззвучно рухнул на пол, ударившись головой о станину токарного станка.

В цеху на секунду воцарилась мертвая тишина, нарушаемая лишь мерным лязгом «Железных легких». Потом все бросились к нему.

— Николай Андреевич!

— Ловите!

Лев, сердце которого ушло в пятки, опустился на колени, нащупывая пульс. Он был слабым. Истощение, крайнее физическое и нервное истощение.

— Носилки! Срочно! В терапевтическое отделение! — скомандовал он, и его голос прозвучал хрипло от нахлынувших эмоций.

Когда Крутова унесли, Лев на минуту остался стоять посреди палаты. Он смотрел на работающий аппарат, на испуганные лица мельтешащих врачей и сестер, на пятно крови на полу. Цена. Все имело свою цену.

Уложив Крутова на койку, Лев отдал распоряжение начать инфузионную терапию с глюкозой. Через пятнадцать минут Крутов пришел в себя.

— Николай Андреевич, как себя чувствуете? — обеспокоенно спросил Лев.

— Вуух, голова немного кружится и побаливает, — Крутов потрогал голову и наложенную повязку.

— Вы свалились от усталости, товарищ главный инженер, — с небольшим укором проговорил Лев. — Я сегодня же введу новые правила работы для вашего цеха. А вам, — голос Льва стал грубым, — отлежаться тут! Прием порошка для регидратации и усиленное питание!

— Но…

— И слушать ничего не хочу! — не дал вставить и слова Крутову.

— Сестра! Принести порошок и проследите что бы Николай Андреевич съел две порции обеду! — уже выходя из палаты, бросил Лев.

Он вернулся в свой кабинет и издал приказ, который в иное время показался бы ему мягкотелостью: «Во всех инженерных и опытных цехах установить раскладушки, разрешить брать короткие перерывы на отдых. Ввести обязательные 8-часовые дежурства с усиленным пайком — двойная порция хлеба, жидкая каша с тушенкой. Никто не должен работать более двух смен подряд. Нарушители будут отстранены от работы».

Он отдал распоряжение секретарю и, оставшись один, прошептал в тишину кабинета:

— Мы потеряем больше, если будем терять людей. Работа должна быть маршевой, а не штурмовой. Иначе мы сломаемся, не дожив до Победы.

Несколько дней спустя.

Поздний вечер. Их квартира в «сталинке» тонула в тишине, такой редкой и ценной после оглушительного гула «Ковчега». Андрюша уже спал, укрытый одеялом, сшитым еще Анной Борисовой. Катя, сняв халат, осталась в простом темном платье. Она сидела в гостиной, и в ее руках был детский рисунок.

Лев вошел бесшумно, скинул вещи на спинку стула. Он увидел ее позу — сгорбленную, усталую — и замер. Потом подошел ближе.

На рисунке, выполненном кривыми, но старательными линиями, был изображен огромный корабль. Не морской, а скорее, воздушный, с несколькими этажами-палубами и большим пропеллером на крыше. Из трубы валил дым. А внизу, корявым, выученным буквам почерком было выведено: «ПАПИН КОРАБЛЬ ЛЕТИТ НА ВОЙНУ».

Катя не плакала. Слез, казалось, уже не осталось. Но по ее неподвижному лицу, по тому, как она сжимала уголок бумаги, Лев все понял. Война проникала