Инженер Петра Великого 11 - Виктор Гросов

За моей спиной послышалось глухое рычание. Пётр. Я вскинул руку, останавливая его. Сейчас не время для ярости.

— Полковник, — я заговорил устало, — вы солдат, и я солдат. И вы прекрасно понимаете, что сейчас стоите на пороховой бочке. Ваш новый король отдал идиотский приказ, а вы собираетесь поджечь фитиль? Хотите войти в историю как человек, начавший войну, потому что испугались ослушаться?

Он сглотнул. Попал.

— У меня приказ, — упрямо повторил он, хотя не так уверенно.

— У вас приказ совершить военное преступление, — отрезал я. — По всем законам, персона посла неприкосновенна. А персона правящего императора — тем более. Ни один король не имеет права задерживать другого монарха. Выполняя этот приказ, вы, лично вы, развязываете войну. Подумайте своей головой, а не королевским указом.

В его глазах заметалось отчаяние солдата, привыкшего к простым командам, которого только что затащили на минное поле дипломатии. Взгляд полковника метнулся к нашим ощетинившимся стволами «Бурлакам», затем — к исполинской фигуре русского царя, и на его лице отразилась вся мука человека, зажатого между приказом и катастрофой.

И тут рядом со мной, тяжело ступая по гравию, встал Пётр. Он не произнес ни слова. Просто встал, возвышаясь над французом, и уставился на него сверху вниз. Огромный, неподвижный, как скала. Тень от его фигуры, казалось, накрыла полковника с головой, и это молчаливое присутствие давило нещадно.

Полковник поежился под этим взглядом.

— Я… я должен выполнять приказ, — пролепетал он.

— Вы должны служить Франции, — мягко поправил я. — А война с Россией — это последнее, что сейчас нужно вашей стране.

Я решил дать ему лазейку, спасти лицо.

— Пошлите гонца к своему королю, — предложил я. — Сообщите ему, что император Пётр расценивает его действия как объявление войны. Уточните, готов ли его величество взять на себя такую ответственность.

Он с явным облегчением ухватился за эту соломинку.

— Слушаюсь, господин генерал.

Отдан приказ, и всадник, пришпорив коня, понесся обратно ко дворцу. А мы остались ждать в тягучей, звенящей тишине. Полковник провожал взглядом гонца нервно озираясь на нас. Напряжение нарастало с каждой секундой. Я слышал, как внутри «Бурлаков» мои гвардейцы тихо переговариваются, проверяя оружие. Французы стояли неподвижной синей стеной. Любой случайный выстрел — и начнется бойня.

Минуты ожидания тянулись. Из сотен окон и с балконов дворца за нами, как за гладиаторами на арене, наблюдала вся придворная знать. Для них это противостояние было очередным захватывающим спектаклем. Они ждали развязки. Ждали крови. Рядом со мной стоял Пётр, неподвижный, как гранитный монумент, и только желваки, ходившие на скулах, да подрагивающие пальцы, выдавали бурю внутри него. Он держался, но это было затишье перед взрывом. Помимо ореола помазанника Божьего, его тело защищала и моя броня, но от пули в голову она не спасала.

Наконец послышался стук копыт. Гонец. Он несся во весь опор, словно за ним гналась сама смерть. Все взгляды устремились на него. Подлетев к полковнику, всадник что-то быстро зашептал ему на ухо, протягивая сложенный листок.

Полковник медленно развернул бумагу. Бледность и растерянность на его лице сменились маской, получившего окончательный и не подлежащий обсуждению приказ.

Он подошел к нам.

— Мне очень жаль, господин генерал, — голос его стал подчеркнуто официальным. — Приказ подтвержден. Вы не проедете. Я должен его выполнить.

Вот и все. Финиш. Все мои дипломатические уловки и апелляции к разуму разбились. Я посмотрел на него, на его солдат с молодыми, испуганными лицами, потом на массивные ворота Версаля за их спинами. Слова больше не имели значения.

Что ж, дипломатический протокол исчерпан. Включаем протокол силовой. По-нашему.

Развернувшись, я медленно, вместе с Государем, пошел обратно к своей машине под тяжелым взглядом полковника.

Поднявшись на броню «Бурлака», я набрал полную грудь воздуха.

— Полковник! — мой голос разнесся над площадью. — У вас пять минут, чтобы убрать своих людей с дороги!

Не дожидаясь ответа, я повернулся к Нартову. Он был бледен, его губы сжались в тонкую линию.

Пять минут. Я даю их не из благородства. Я даю их себе. Пять минут, чтобы в последний раз все просчитать.

Я закрыл глаза, и сознание на мгновение превратилось в вычислительную машину. Входные данные: дистанция — сто метров, цель — три шеренги мушкетеров, около трехсот стволов. Их гладкоствольные ружья дадут высокую, но беспорядочную плотность огня. Расчет рикошета: пули отобьются от лобовой брони «Бурлаков», как горох от стены. Вероятность попадания — не менее восьмидесяти процентов. Вывод: их первый залп ничего не даст. Если только шальная пуля проскочит внутрь клина. Наш ответный удар из бойниц «Шквалами» превратит их батальон в кровавую кашу за полминуты. Итог: гарантированное уничтожение с минимумом потерь с нашей стороны и объявление войны. Другого выхода нет.

Я открыл глаза. Взгляд выцепил в первой шеренге совсем еще мальчишку, нервно облизнувшего пересохшие губы. Рядом другой солдат так крепко сжал свое ружье, что костяшки пальцев побелели. Они боялись. Это хорошо.

На соседней машине стоял Пётр. Я сделал знак, чтобы он вернулся внутрь. Государь нехотя подчинился. Я закрыл люк.

Твой выбор, полковник. Ты сам этого захотел.

— Андрей, — скомандовал я, и собственный голос прозвучал безжизненным. — Вперед.

Головной «Бурлак» содрогнулся, выдохнул густой, шипящий клуб пара и заскрипел резиноидом, медленно двигаясь вперед.

— Сто-о-ой! — раздался отчаянный крик полковника.

Мушкетеры в первой шеренге как один вскинули ружья. Секунда. Еще одна. И вся эта тишина должна была взорваться, утонув в грохоте выстрелов и криках умирающих.

Глава 10

Петербург, весна 1708 года.

Ассамблея во дворце гремела. Сотни голосов, хрустальный звон бокалов и взрывы женского смеха сливались в плотный шум, отражаясь от позолоты и венецианских зеркал. Лишь изредка сквозь этот шум прорывались натужные звуки оркестра. Горячий воздух, пропитанный ароматами французских духов витал над головами. Но в стороне от этого шумного водоворота, в тишине кабинета сидели двое — царевич Алексей и Яков Брюс.

В свои восемнадцать Алексей уже мало походил на того забитого, испуганного юношу, каким был еще пару лет назад. Спина выпрямилась, исчезла привычная сутулость, а испуганный взгляд сменился прямым и цепким. Он сидел в кресле собранно, и эта неподвижность была признаком силы — новой, обретенной уверенности. Не проронив ни слова, он слушал, как Брюс, откинувшись на спинку кресла и попыхивая длинной трубкой, с огоньком в глазах травит последнюю байку, пришедшую с дипломатической почтой.

— … и вот, представь себе, Алексей Петрович, — Брюс выпустил клуб ароматного дыма, проследив за его медленным танцем в луче лунного света, — весь