Инженер Петра Великого 11 - Виктор Гросов

— Его Величество покойный король, — вставил свое веское слово де Бовилье, когда лекарь замолчал, — в последние недели подвергал себя нагрузкам, непосильным даже для его могучего сложения. Эти… гости из Московии, с их буйными пирами, бесконечными охотами, громкими спорами… Они не давали ему ни минуты покоя. Сердце монарха, отданное Франции, не выдержало.

Так прозвучала официальная версия. Вина русских была косвенной: не убили, но «загнали». Людовик слушал. На его мягком, одутловатом лице отражалось искреннее страдание. Ему и самому казалось, что последние недели Версаль превратился в шумный постоялый двор, где он чувствовал себя чужим.

Когда они удалились, слово взял хитрый де Шеврёз. Подойдя к королю, он заговорил доверительным тоном, каким говорят о вещах, не предназначенных для чужих ушей.

— Ваше Величество, официальная версия — для послов. Однако вы должны знать, о чем шепчутся в коридорах. Я, конечно, не верю этим слухам, но…

Людовик напрягся. Слухи всегда интересовали его больше государственных бумаг.

— Говорят, — почти шептал де Шеврёз, — что вчера ночью, после бала, у покойного короля был тяжелый разговор с русским царем. Говорят, царь был в ярости от папской буллы и требовал от Его Величества чуть ли не объявить войну Риму. И будто бы в разгар этого спора, когда наш государь пытался урезонить варвара, ему и стало дурно. Один из лакеев клянется, что слышал, как царь, уходя, бросил через плечо: «Туда ему и дорога».

Наглая ложь, от начала и до конца. Однако подана она была с такими деталями, что в нее хотелось верить. Теперь вина русских становилась чудовищной: они спровоцировали, бросили умирать. Ужас, смешанный с болезненным любопытством, исказил лицо Людовика. В его сознании образ шумных варваров сменялся личиной безжалостных убийц.

Решающий удар нанесла мадам де Ментенон. Дождавшись, когда мужчины уйдут, она осталась с мужем наедине и заговорила о Боге.

— Людовик, — она взяла его руку в свои, — ты должен понять. Смерть твоего отца — не случайность. Это знамение. Божья кара.

Он испуганно посмотрел на нее.

— Кара? За что?

— За гордыню. За то, что поставил свою волю выше воли Святого Отца. За то, что заключил союз с еретиками и впустил в сердце христианского мира… их.

Ее слова падали в его душу.

— Ты знаешь, о чем говорят придворные дамы? — она понизила голос до шепота. — В ночь перед смертью короля, когда туман окутал Версаль, они видели над русским лагерем странное, нездоровое сияние. Словно болотные огни, что заманивают души грешников. И слышали звуки, от которых створожилось молоко у кормилиц в деревне. Говорят, это их барон-чернокнижник проводил свои ритуалы.

Для мнительного, суеверного Людовика подобная версия оказалась страшнее и убедительнее любых политических интриг. Конфликт интересов превращался в битву божественного и дьявольского, и русские в этой картине мира однозначно занимали сторону тьмы.

Он впитывал эти версии, как сухая земля впитывает воду. Правда его не интересовала — он жаждал простого и удобного объяснения, которое избавило бы его от сложных размышлений. И он его нашел. Образ русских варваров идеально лег в его картину мира. Личная неприязнь, которую он испытывал к ним с самого начала, теперь была подкреплена страхом и праведным гневом.

Враг был найден. Виновный — назначен. А этот ужасный день все не заканчивался.

На Версаль опустился вечер. Осунувшийся Людовик, словно съежившись под тяжестью черного траурного камзола, сидел в кресле. Перед ним, словно два обвинителя, возвышались главные советники — герцоги де Бовилье и де Шеврёз. День скорби незаметно перетек в день принятия решений, и главный вопрос касался тех, кто сейчас томился под замком в своих апартаментах, — русских.

— Итак, господа, — тихим, почти шелестящим голосом произнес король, — что мы с ними делаем?

Герцог де Бовилье, строгий моралист, заговорил первым. Его слова были осторожны.

— Ваше Величество, ситуация крайне деликатная. С одной стороны, эти люди — еретики, преданы анафеме. Их присутствие здесь — оскорбление для благочестивой Франции. С другой стороны, они прибыли как гости. Нарушить законы гостеприимства, даже по отношению к таким, как они, — значит, замарать имя короля в самом начале его славного правления.

Он сделал паузу, подбирая слова.

— Посему, я полагаю, единственно верный путь — путь чести. Мы должны немедленно выслать их. Обеспечить сильный эскорт до границы с германскими землями. И там… предоставить их собственной судьбе. Так мы и сохраним лицо, и избавимся от проблемы. Франция умоет руки.

— Умоет руки⁈ — вмешался де Шеврёз, и в его голосе прозвучала ядовитая усмешка. Он не выдержал этой осторожной эквилибристики. — Мы умоемся кровью, герцог, если проявим сейчас слабость! Какая честь по отношению к врагам Христа⁈ Они объявлены вне закона самим Папой! На них не распространяются никакие законы, кроме Божьего суда!

Его глаза загорелись фанатичным огнем.

— Я предлагаю путь справедливости! Арестовать! Всех, от царя до последнего конюха. Забрать их дьявольские машины и передать их — и самих пленников — в руки Святой Коалиции. Это принесет нам благодарность и Папы, и Императора! Это покажет всему миру, что новый король Франции — истинный защитник веры, а не торгаш, как его предшественник!

Последние слова он произнес с нажимом, и это был прямой удар по де Бовилье, слуге старого режима. Старик побледнел, но промолчал.

Слушая, Людовик метался взглядом от одного герцога к другому. Путь чести звучал благородно, но ощущался слабостью. Путь веры гремел громко и правильно, но пугал своей бесповоротностью. Обвинение в сторону отца он проигнорировал, ему было все равно, ведь отец его оставил с такими пролблемами.

Неожиданно для де Бовилье, де Шеврёз сделал свой ход. Он подошел к королю почти вплотную, понизив голос.

— Но есть и третий путь, сир, о котором страшно даже говорить. Однако вы — король. И вы должны знать все.

Людовик подался вперед, заинтригованный.

— Что, если… — де Шеврёз оглянулся на дверь, — мы их не отдадим? Арестуем, да. И объявим об этом всему миру. Но пленников оставим у себя.

Де Бовилье удивленно вскинул брови.

— Зачем? — прошептал король.

— Ради их секретов, Ваше Величество, — де Шеврёз хмыкнул. — Эти машины… этот барон-чернокнижник… Подумайте, сир! Если мы заставим его говорить… если мы выведаем секреты его стали, пороха… Франция станет неуязвимой. Нам не нужны будут ни дружба с Веной, ни с Лондоном. Мы сами сможем диктовать свою волю всему миру! Мы завершим дело, которое не успел ваш великий отец!

Тишина. Третий путь. Путь греха, обмана, но путь неслыханного, абсолютного могущества. Он предлагал предать всех — и русских, и