Рожденная землей - Эбби-Линн Норр

– В смысле «что я такое»? Что ты такое, как не Шихан? – я повернулась, чтобы рассмотреть его лицо в полумраке. И увидела глубокую печаль, которая поразила меня на фотографиях Джашера, когда он был юн. Значит, эта печаль так никуда и не исчезла.

– Проклятый.

– Нет, Джашер, ты не проклят. Ты благословлен, – возразила я.

Но воспоминание о вечеринке заставило меня содрогнуться от ужаса – будто над гладью тихого черного озера вдруг показалась голова чудовища. Я поняла, что сама не верю тому, что сказала.

Он невесело рассмеялся:

– Я ценю, что ты пытаешься искать позитивную сторону, но нельзя назвать благословением то, что твоя мать умирает, пока ты внутри нее.

Я заморгала, шокированная его прямолинейностью – только что Джашер широко распахнул дверь и пригласил меня войти.

– Я должен был умереть, – продолжал он. – Какие бы силы ни стояли за тем, что тело моей матери позволило мне родиться, это нехорошо. Это не чудо, нет. Это вечное клеймо. Видеть мертвых и говорить с ними – не благословение. Мертвые должны покоиться с миром, а не скитаться по свету, досаждая живым. И я должен быть среди них.

Мурашки побежали у меня по коже. Джашер искренне верил в то, что говорил.

– Не знаю, каково это – видеть и говорить с мертвыми. Но мне кажется чудом, что там, где могла быть смерть, появляется жизнь. Если ты был отмечен тем, что смог приблизиться к завесе между живыми и мертвыми, значит ты особенный.

– Нет, Джорджи. То немногое, что дает мне моя способность, слишком ничтожно по сравнению с той ценой, которую пришлось заплатить за нее. Ты не представляешь, каково это – общаться с мертвыми больше, чем с живыми. Мой взгляд на человечество не такой уж радужный из-за того, в чем признавались мне покойные. Они без всякого стеснения готовы рассказать обо всем, что творили при жизни. И все они ищут искупления. Если они находят слушателя, то не отстают от него. Живые люди хранят свои секреты и потом уносят их в могилу, но едва они там оказываются, то будто понимают, что единственный способ почувствовать себя лучше – это убедиться, что никаких секретов у них не осталось.

– Ты имеешь в виду, что они рассказывают тебе истории своей жизни?

– Нет, не истории жизни – если бы так, я, наверное, еще мог бы это вынести. Они хотят поведать о своих грехах и просят делать для них странные вещи. Некоторые, как Конор, вели добродетельную жизнь, они милы и стремятся просто быть полезными. Но большинство совсем не такие. Большинство из них – останки никудышных людей, которым нечего предложить живым, кроме ужасных историй.

Теперь я понимала, почему Джашер чувствовал себя проклятым. Я открыла было рот, чтобы поблагодарить его за то, что он все это мне рассказал, когда он добавил:

– И еще кое-что. Я даже не уверен, что большинство призраков, с которыми я говорил, когда-то были людьми.

– А кем еще они могли быть?

– Иногда… иногда мне кажется, что ни один человек не способен оказаться настолько злым. Они делали вещи за гранью бесчеловечности. Притом что «бесчеловечность» и так означает отсутствие человечности.

– Можешь привести пример?

Джашер надул и крепко сжал губы.

– Я не хочу забивать тебе голову ужасными рассказами. Но поверь, некоторые поступки, в которых признавались мертвецы, описывая все до мельчайших деталей, кажутся скорее деяниями демонов, нежели людей.

– Ты хочешь сказать, что они были одержимы? – спросила я.

– А как еще назвать противостояние человека и человечности? Зачем творить зло просто так, ради зла? Только если совершивший его потерял контроль над собой либо утратил собственную природу.

На память мне пришло одно ужасное событие, произошедшее в Канаде, когда я училась в средней школе.

– Однажды в поезде мужчина на глазах у всех убил невинного ребенка только за то, что тот слушал музыку, – я вздрогнула при воспоминании об этом. – И по словам свидетелей, лицо злодея оставалось безмятежным во время убийства.

С трудом сглотнув, я почувствовала, как у меня свело живот. Никогда не смогу забыть эту историю. После того, как об этом сообщили в новостях, многие дети рыдали в школьных коридорах, а некоторые были настолько подавлены, что их забрали домой раньше, чем кончились занятия.

– Да, верно, – тихо сказал Джашер, – именно это я имел в виду. Думаешь, тот мужчина в здравом уме совершил бы подобное? Он отнял у ребенка жизнь и разом разрушил множество судеб – родных и близких бедного малыша, тех, кто стал свидетелем убийства, свою собственную, наконец. Человек, способный отвечать за собственные поступки, стал бы так поступать?

– Нет, думаю, он был серьезно болен, – согласилась я. – Но я ничего не знаю об одержимости.

– Что есть болезнь, как не вид одержимости? Какая-то неведомая сила вопреки твоей воле угнетает тебя, захватывает власть над твоим телом, разве не так? – Джашер вскинул темные брови.

Кажется, я поняла, что он имеет в виду, но не знала, готова ли с ним согласиться, так что просто ответила:

– Да, наверное, можно и так сказать.

Я никогда не была склонна к философствованию, и рассуждения, которые Джашер на меня обрушил, породили в моем мозгу какие-то импульсы и запустили формирование новых нейронных связей.

– Что такое демоны, как не силы, обладающие над человеком большей властью, чем он сам? Это все они – от алкоголизма и пневмонии до депрессии и иных психических заболеваний.

– То есть ты хочешь сказать, что люди, страдающие от всех этих ужасных вещей, – жертвы?

– Не уверен, что использовал бы слово «жертвы», – нахмурившись, ответил Джашер. – Однако мой опыт общения с мертвыми заставляет меня осознать: не все, что происходит с людьми, лежит на их совести. Но в то же время они несут ответственность за свои поступки. Расплачиваться приходится именно им, вне зависимости от того, находились ли они под воздействием некой силы или нет.

Никогда раньше мне не приходилось встречать человека, который рассуждал так, как Джашер. Я чувствовала, что это вызов для моего миропонимания и одновременно возможность раздвинуть его границы. Мои представления о природе добра и зла расширялись, хотя и не без некоторого напряжения.

– Из-за своего проклятия я никогда не буду путешествовать, никогда не уеду из дома, – в голосе Джашера зазвучала горечь, которой я прежде не слышала.

Он заговорил о том, что меня интересовало больше всего. Я повернулась к нему.

– Фейт подает это так, словно ты сам предпочитаешь оставаться домоседом, поскольку самая большая радость для тебя возиться с теплицей или работать во дворе в гордом одиночестве.

– Ты бы тоже так поступала, если бы