Воронцов. Перезагрузка - Ник Тарасов

— Как скажешь, барин, — махнул Митяй, но видно было, что он очень серьезно воспринял эти слова, которым я не придал значения. Но я, не став заострять на этом мысли, пошел собираться дальше.

Митяй же стоял как громом ошарашенный — не каждого барин оставит на хозяйстве. Он вернулся обратно в дом, но украдкой глянул в сторону конюшни — видать, тоже хотелось прокатиться.

Тем временем Илья уже возился с упряжью, и я слышал, как он что-то ласково бормотал лошади. Утренний воздух был свеж и прозрачен, роса ещё не высохла. Где-то вдалеке кричал петух, возвещая о начале нового дня, а из труб домов уже начинал подниматься дымок — хозяйки затапливали печи, готовя завтрак.

Я ощутил странное воодушевление. Впервые с тех пор, как оказался в этой деревне, у меня появилось дело — настоящее, важное дело. Не просто наблюдение за тем, как Митяй косит траву, а возможность реально помочь человеку, изменить чью-то судьбу. И пусть это была всего лишь одна крестьянская семья из соседней деревни, но начинать же надо с чего-то.

Глава 11

Через час мы уже тряслись по ухабистой дороге, и телега скрипела так, словно жаловалась на свою долю. Каждая ямка отдавалась в спине, а колёса, казалось, находили самые глубокие выбоины специально. Дорога петляла между полями, засеянными полосками ржи и овса, а дальше начинался лес — темная стена берёз и елей, откуда доносился запах хвои и листьев.

Я, как между прочим, сказал Илье, что по приезду неплохо бы посмотреть, что с телегой. Чё же она так жалуется-то на жизнь?

Илья, ловко управляя вожжами и объезжая особенно глубокую яму, кивнул и сказал:

— Сделаем, барин. Колесо, поди, разболталось, да и оси смазать не мешало бы.

Липовка оказалась недалеко — вёрст пять, не больше. Когда мы въехали в деревню, первое, что бросилось в глаза — она и впрямь выглядела побогаче Уваровки. Избы были покрепче, брёвна потолще, крыши поновее. У колодца красовался резной навес с затейливыми узорами, а во всех окнах были натянуты бычьи пузыри.

Но лица у крепостных мужиков, которые останавливались поглазеть на нас, были такие же хмурые, как и у моих. Видать, и правда, их староста зверствовал.

Дети высыпали из домов и бежали за телегой, босые, в заплатанных рубашонках, но с любопытными, живыми глазами. Женщины выглядывая из-за заборов, шептались между собой. Воздух был наполнен звуками деревенской жизни — мычанием коров, которых гнали на пастбище, скрипом колодезного журавля, стуком топора где-то в глубине дереви.

Пётр, брат Ильи, встретил нас у своего подворья. Мужик был подстать брату — крепкий, широкоплечий, с руками, будто вытесанными из дуба. Но при ближайшем рассмотрении было заметно — что вид у него был усталый и какой-то загнанный. Плечи чуть поникшие, морщины глубже, чем должны быть у человека его лет. Двор же его, надо отдать должное, выглядел ухоженно — видно, что сарай недавно подновил, новые доски ещё отличались от старых. Куры кудахтали бегая по подворью, грядки за домом были ровные, как по линейке выведенные.

Но по всему облику Петра было видно, что жить ему тут тяжко. Что-то гнетёт его, давит на плечи неподъёмным грузом.

— Ну что, Петруха, — Илья спрыгнул с телеги и обнял брата, — как живём-поживаем?

— Да живём, — буркнул он, но брата обнял, видно было, что рад ему.

— Давай не кисни! Вон мы с Егором Андреевичем приехали — боярин наш. Он поможет.

Такому заявлению я конечно удивился, но виду не подал. В конце концов мы именно для этого сюда и ехали. Так, начав расспрашивать что да как, слово за слово и Пётр разговорился.

Он пригласил нас в дом. Мы сидели в его избе, пили квас из глиняных кружек, а за окном медленно ползли тени от облаков.

— Староста наш, Кузьма Егорыч, — продолжил он, понизив голос и покосившись на дверь, — оброк поднял. А за что, спрашивается? И так вон часть полей лишил в прошлом году. И дрова заготавливать на зиму общим скопом теперь не даёт. А у меня вон трое малых, жена на сносях, и куда деваться? А уйти попробуй — сразу боярину доложит. Голос его становился всё горше, кулаки сжимались на коленях. В углу на лавке тихо играли дети — два мальчика и девочка, все как один белоголовые, с большими серыми глазами.

— Слушай, Пётр, — сказал я, отставляя кружку и глядя ему прямо в глаза. — Давай собирайся да переезжайте ко мне в Уваровку. Места хватит, если что — вон у брата поютишься, пока избу новую поставите. А со старостой вашим я поговорю, за это не переживай.

Пётр аж замер, кружка в его руках дрогнула, несколько капель кваса выплеснулись на стол.

— В Уваровку? — переспросил он, щурясь. — Да она ж совсем захудалая… Ой, простите, барин.

— Это она пока захудалая, — усмехнулся я. — Но поверь, мы это исправим. Будут и земли, и дело найдётся. Так что — согласен?

Пётр аж встал в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу, взгляд метался между мной и братом. Но Илья, приобняв его за плечи, отвёл в сторону, к окну, и они что-то там зашептались очень активно, как заговорщики перед важным делом. Слов я не разбирал, но по жестам было ясно — Илья убеждает, а Пётр сомневается, взвешивает.

Я тем временем встал и принялся осматривать двор через окно, прикидывая, как бы всё имущество Петра в Уваровку перетащить. Хозяйство у него добротное — и скотина ухожена, и инструмент в порядке висит под навесом. Да и хватка у мужика явно есть — по тому, как всё у него прибрано, было видно, что руки растут из правильного места. Такие люди мне в Уваровке ой как пригодились бы.

Через несколько минут Пётр вернулся, лицо решительное, челюсть сжата.

— Едем, барин, — твёрдо сказал он. — Только вы уж со старостой обязательно переговорите. А то он, зверь ещё тот, может и навредить попытаться.

Далее мы двинули к избе Кузьмы Егорыча. Тот оказался пузатым мужиком с сальными глазками, в кафтане, который трещал по швам. Уже издали было видно, как он суетится возле крыльца, то и дело поправляя подвязанный веревкой живот и нервно оглядываясь по сторонам.