Воронцов. Перезагрузка - Ник Тарасов

Машка… Хоть и не та, что осталась в Москве XXI века, с её усмешками и подколками про кофе на Арбате. Но как будто она — те же ямочки на щеках, тот же взгляд, будто она знает про меня больше, чем я сам. В её глазах читалось что-то такое… знакомое, родное, что сердце начинало биться чаще.

Я даже себя одёрнул и отвернулся, чтобы не пялиться, но сердце ныло, как после долгого бега. Даже мысль проскочила безумная — а что, если взять и выложить всё как на духу? Но как? «Здравствуй, я из будущего, а ты — копия моей девушки, моей невесты»? Смех, да и только.

Пока я был весь в гляделках с Машей — любуясь, как солнце играет в её волосах, — Илья шагал с другой стороны и всё время что-то бубнил по дороге. Но я его почти не слушал, увлечённый собственными размышлениями.

В голове вместе со всем остальным крутились мысли про три дня, которые я прожил в этом мире, в Уваровке. Три дня — будто три года прошло. И хотя что я там сделал? И то теперь все в деревне смотрят на меня как на диковинку заморскую. А ещё староста Игнат Силыч с его вечно кислой рожей… Во! Вспомнил! Вот о чём я хотел расспросить Илью.

— Илья, — начал я, немного понизив голос, чтобы не слышали Пётр с Фомой, что шли позади, да женщины с детьми, которые сидели на телеге. — Скажи, а что за фрукт наш Игнат? Чего он такой дерзкий-то ходит, как царь в изгнании? Такое впечатление, что всех вас строит и того и гляди за кнут схватится.

Илья посмотрел на меня очень внимательно и даже хмыкнул. Потом сплюнул на дорогу — точно в середину колеи — и заговорил, будто бы ждал этого разговора давно.

— Игнат то, барин, мужик непростой. Он, видишь ли, в прошлом боярином был — настоящим боярином, с землёй, с крепостными. Только провинился чем-то перед князем. То ли подати зажал, то ли еще что-то. Никто этого толком не знает, но что-то да было — да так серьёзно, что князь разгневавшись, в ссылку его отправил — в какую-то глушь, чуть ли не за Урал.

Илья, немного помолчав, продолжил, покачивая головой:

— Земли его с крепостными, ясное дело, мигом растащили — кто поближе к князю стоял, тот и урвал кусок. А когда срок ссылки вышел — а был он там лет пять, не меньше — он, значит, вернулся, а всё тю-тю: ни земель, ни дома, ни гроша за душой. Друзья старые, евонные, что в Туле да в Москве водились, от него отвернулись, как от чумного, боялись дружбу показывать перед князем. Мол, а вдруг и на нас гнев падёт?

Маша прислушивалась к рассказу, и было видно, как она незаметно покосилась на меня — видимо, проверяя, насколько серьёзно я воспринимаю слова Ильи.

— Батюшка ваш, когда вы только родились, — продолжал Илья, смахнув пот с лба, — бабку вашу с Уваровки забрал к себе, чтоб с внуком была рядом, а Игнату, когда тот к нему обратился, сжалился над старым приятелем и предложил старостой с Уваровку сесть. Дружили с ним когда-то, ещё молодыми были, вместе по постоялым дворам шатались. Ну вот он уже и двадцать годков тут сидит — старостой-то. И всё ещё помнит, каково это было — боярином быть, людьми командовать. Потому и ходит гордый, будто корона на нём невидимая. А мужики наши — они это чувствуют, понимают. Ведь и видно — не простой мужик, образованный. Грамоте обучен, счёт знает, с боярами говорить умеет.

— Вот оно что, — протянул я задумчиво. — А я-то думал, просто характер такой вредный.

— Характер тоже, — усмехнулся Илья. — Но больше всего он злится, что судьба так с ним обошлась. Был на коне — и в грязь лицом. А тут ещё вы появились — молодой барин, и всё у вас впереди. Небось, завидует чёрной завистью, хоть и не показывает. Никуда ему больше пути нет, — продолжал Илья, поглядывая на то, как я реагирую на его историю. — Поначалу, верите, требовал, чтобы его барином кликали. А какой же он барин? Смехота одна! Только заносчивый, страсть прямо. Бывало, с мужиками аж в драку лез. Чуть что — за кнут хватался, как бешеный. Пока его пару раз не отмутузили, чтобы угомонился.

Илья замолчал, покачал головой с явным сожалением.

— Ну, видать, мало мутузили. Такой и остался заносчивый.

Я слушал и только головой качал. Игнат… бывший боярин. Это ж надо, как жизнь человека поломать-то может! От земель с крестьянами к старосте в захудалой Уваровке. Это тебе не с менеджера на курьера перейти — здесь вся система координат рушится, весь мир переворачивается с ног на голову.

Теперь-то понятно, почему он такой колючий, как ёж. Гордость боярская осталась, въелась в кости, а власти и мощи — ни гроша. Словно лев в клетке, который помнит вкус свободы, но уже не может разорвать прутья.

Я прикинул, что с таким нужно держать ухо востро. Лучше сразу ставить на место, не давать воли разыграться. Рубить нужно в корне, не давать зазнаться снова.

— А что, Илья? — спросил я, останавливаясь и поворачиваясь к нему лицом. — Совсем он уж безнадёжный, или работать с ним можно?

— Да какой там барин! — махнул рукой Илья и сплюнул под ноги. — Работать-то он умеет, только всё через зубы, со скрипом. Мужики его терпят, но никто не любит. Ты с ним построже, и он, может, тогда и в рамках держаться будет. Ну уж извините, боярин, не мне вас учить.

— Да что ты, Илья, — отмахнулся я. — Мне твой совет дороже золота. Здесь я пока что слепой котёнок.

Илья неожиданно улыбнулся, и лицо его сразу стало добрее, моложе.

— А вы, барин, не гордый. Это хорошо. С таким и мужики работать будут не под кнутом.

Я кивнул Илье и снова погрузился в свои мысли. С Игнатом, может быть, и нужно будет потолковать, но не сразу. Посмотрим, как карта ляжет.

А пока же в Уваровке будут новые люди. Пётр с семьёй — новые рабочие руки, свежая кровь. Фома будет у меня головой для торговли, знает он это дело, как свои пять пальцев. И Машка…

Я снова поймал её взгляд, и она будто