Воронцов. Перезагрузка - Ник Тарасов

— начал я, оглядывая его внимательно, — ты же купцом был, и вроде бы не из последних. То есть голова должна хорошо варить. Есть торговая жилка, связи, поди, какие-то остались. Так что найдём для тебя работу, даже не переживай. Есть у меня мысли.

А сам подумал: знания из торговли XXI-го века вряд ли напрямую пригодятся, разве что какой-то маркетинг применить да рекламу придумать. Понятно, что не интернет и не радио, но на ярмарки каких-то зазывал привлечь, слухи пустить, людей заинтересовать можно. В общем, придумаем.

— Фома, не переживай, — похлопал я его по плечу. — Торговцы везде нужны. А уж с твоим опытом… Может, и лавочку какую откроем, или с ярмарок начнём. Главное — голова на плечах есть, а остальное приложится.

Фома кивнул, но в глазах ещё читалось сомнение. Впрочем, это было понятно — человек привык к одному образу жизни, а тут всё менялось. Но я был уверен: толковый мужик всегда найдёт себе применение.

Тем временем мужики продолжали работать в избе. Работа закипела — и это радовало. Значит, дело пошло.

Заглянул к мужикам, что переделывали избу в импровизированный таунхаус. Я окинул взглядом их работу — Степан с Прохором орудовали топорами, как заправские плотники. Стругая доски, что-то вытёсывая, вбивая клинья — в общем, делали стену, чтобы делила дом пополам — все, как я говорил. На удивление доски ложились очень ровно.

Степан ловко управлялся с рубанком. Стружки летели из-под его инструмента длинными кудрявыми лентами, а доска под его умелыми движениями становилась гладкой, как зеркало. Прохор, все так же ворчал, но подгонял соединения с точностью часовщика. Работали слаженно, как будто много лет трудились в паре.

Щели, которые всё-таки были, их заделывали мхом. А другие места — глиной с соломой, замешанной до консистенции густой сметаны. Не дворец, конечно будет, но для уваровки сойдёт с лихвой.

— Молодцы, орлы! — бросил я. — Главное, над каждой дверью вывеску повесьте, а то Пётр с Фомой вечером напьются пива, да ещё в чужие горницы ломиться будут!

Мужики загоготали, Степан даже рубанок от смеха выронил. Прохор подхватил:

— А мы уже думали об этом, барин, чтобы таблички с именами вырезать! А то и впрямь перепутать можно.

— Только Митяй пусть грамотно напишет, — добавил Степан, утирая пот рукавом. — А то у нас тут не все с буквами дружат.

А я же, прикинув, что они без меня лучше справятся, чем со мной — нечего над головой стоять — вернулся в дом. В доме всё сияло, как после генеральной уборки. Полы выскоблены до белизны, ручники свежие, даже воздух пах чистотой, с лёгким дымком от печи.

Митяй, зараза, расстарался, пока я в Липовку ездил. Даже в углах не осталось ни пылинки. Я прошёлся по горнице, присел на шершавую лавку — новую, видимо, Степан с Прохором успели выстругать. И тут вдруг меня посетила одна мысль.

Интересно, а что на чердаке? Ведь в старых домах всегда должен валяться хлам интересный. Всё, что жалко выбросить, но и пользы особой нет, должно было перекочевать на чердак. А может быть, оно мне и пригодится — мало ли там горшки какие-то годные завалялись, а может, клад какой-то там спрятан столетней давности. Чем чёрт не шутит? И почему бы не глянуть?

Я забрался по скрипучей лестнице, которая под моим весом трещала, как та телега по дороге в Липовку. Чуть не треснулся головой о балку — потолок здесь был совсем низкий. Тут было очень пыльно, пахло прелой соломой и чем-то кисловатым — как квас, который забыли ещё прошлым летом.

Глаза постепенно привыкли к полумраку. Сквозь щели в кровле пробивались тонкие лучи солнца, в которых плясали мириады пылинок. И действительно, вещей было много — целый склад всякой всячины. Тут и какие-то горшки были, причём некоторые выглядели вполне прилично. И кочерга старая, но крепкая. А вон прялка стояла чуть поодаль — резная, красивая, явно дело рук мастера. Наверняка могла бы ещё послужить, если её почистить да смазать. Вон, Фома говорил, что Машка рукодельница — подарить ей, что ли?

Здесь же валялись какие-то инструменты — ржавые, но, возможно, ещё годные к употреблению после основательной чистки. Видел я и связки сушёных трав под самой крышей — должно быть, лекарственные, судя по запаху. А в углу громоздились какие-то мешки.

Но меня больше всего заинтересовала небольшая куча чего-то неизвестного, которая была накрыта рогожей или парусиной — не научился ещё различать эти материалы. Приподняв её и обчихавшись от поднятой пыли — она поднялась целой тучей, заставив меня закашляться и вытереть слёзы — я увидел сундук.

Явно старый, окованный железом, с ржавым замком. Сундук был добротный, из толстых досок, которые потемнели от времени до цвета старого мёда. На крышке виднелись какие-то потёртые узоры — то ли резьба, то ли просто следы от долгого использования.

Замок открылся буквально с третьего пинка. Внутри лежали какие-то тряпки, которые уже вряд ли можно было использовать по прямому назначению — время и моль сделали своё дело. Но я достал, развернул — да, это была одежда. Мужская рубаха, штаны, что-то похожее на кафтан. Материя была добротная когда-то, но теперь местами прохудилась.

Под одеждой обнаружилось ещё кое-что интересное: пару глиняных мисок — целых, только пыльных. Несколько кожаных ремешков, пришедших в негодность. Куски бересты, свёрнутые трубочками. Я стал присматриваться внимательнее и увидел, что несколько свёртков завёрнуты в парусину и ещё и перевязаны бечёвкой.

Эти узелки выглядели по-особенному — аккуратно завёрнутые, тщательно перевязанные. Видно было, что их готовили для долгого хранения, вкладывая в это дело душу.

Сердце забилось чаще. Неужели действительно что-то ценное? Я осторожно развязал первый узелок, стараясь не повредить старую бересту.

Аккуратно развернул, чтобы, не дай Бог, это всё добро не превратилось в пыль. Но на удивление, береста была не пересохшей, а очень даже эластичной — словно вчера содрали с берёзы. Присмотрелся — вот тебе на, записи! Почерк, конечно, корявый, не каллиграфический, но очень даже разборчивый. Видать, кто-то из предков, может, дед Егора Воронцова, а может, ещё и прадед писал, выводя каждую букву с особой тщательностью.

Стал разбираться в записях. В основном всё про то, сколько оброка было собрано с крестьян, какие долги числились за соседними деревнями — в общем, ничего особо интересного. Цифры, имена, расчёты… Но тут взгляд зацепился за небольшие наброски в самом конце, будто приписанные второпях. Как бы это назвать?