Барин из провинции - Дмитрий Валерьевич Иванов

накалилась. Жозефина задрала нос и обиженно замолчала. Амалия вроде бы и ведет со мной разговор, но довольно скучающим тоном, который говорит, скорее, о том, что интерес ко мне она потеряла. Пожалуй, точно — разозлил я её! Положение надо спасать…

— А слышали новый анекдот? — спрашиваю я и, не дожидаясь ответа, перехожу с французского на русский.

— Дама гуляет с мужем по парку…

— По какому? По Кремлёвскому? — кисло перебивает меня девушка.

— Пусть будет по нему… Вдруг встречает подругу. Дамы начинают щебетать промеж себя. Подруга:

— Как мило, что вы с мужем гуляете вместе!

— О! Я очень люблю, когда муж рядом… Рядом, я сказала! (последнее я рявкаю изо- всех сил)

Гувернантка фыркнула, очевидно, не поняв (или не приняв) русского юмора, а вот Амалия прыснула, прикрыв рот ладошкой.

— Ой, а у нас в провинции есть родственник… так на него жена тоже покрикивает. Как на собаку! А ещё расскажите?

Анекдоты? Их есть у меня! Я начинаю травить один за другим. И вот, увлекшись, выдал… не то чтобы пошлый — скорее, скользкий, на грани допустимого. И тут же выясняется, что Жозефина русский знает весьма неплохо!

— Господин поэт, вы не должны забывать нормы приличия! — вскинулась она. — Амалия! А за вас мне стыдно!

— И-и-и-и, — пищит от смеха её подопечная.

Вот ей точно не было стыдно за услышанный анекдот. Вернее, это даже был не анекдот, а фривольный афоризм: «Зануда — это тот, кому проще отдаться, чем объяснять, почему не хочешь».

В общем, уходили мы из «Яра» с лёгким сожалением… и с тортиком — упакованным в коробку. Ну, не смогли ни я, ни дамы съесть два килограмма пропитанного ромом бисквита с прослойками из вишнёво-миндального конфитюра.

Я уже расслабился — всё было чинно и благородно, никто к нам не пристал. Даже наоборот — меня похвалили. Денег, конечно, потратил прилично… Да черт с ними — может, что и срастётся с дочкой полковника. Будем считать это инвестицией в будущее.

Однако уже при посадке в карету Амалия столкнулась с двумя дамами, по виду знатными. Одна — молода, стройна, высока и, пожалуй, красива. А второй лет сорок и… тоже хорошо одевается. Дамы только что подъехали к ресторану. Их сопровождал слуга — седой, но статный старик с выправкой бывшего унтера, который с военной расторопностью распахнул дверцу их экипажа.

— Амалия, душенька, куда тебе столько сладкого? — елейным голоском поинтересовалась та что постарше.

— Бонжур и адью, — буркнула сквозь зубы моя спутница, явно не желая общаться с тётками.

— Маман, а ты не знаешь, если девушка рыжая, она везде рыжая? — вроде как невинно и ни на кого не намекая, на вполне сносном французском поинтересовалась молодая.

— Убью сейчас тебя, толстая! — вдруг взорвалась Амалия.

Вот теперь я вижу, что эпизод с французским поваром никак не разозлил девушку. Злая она именно сейчас, и Жозефина буквально вынуждена удерживать свою подопечную в карете!

— Трогай! — властно крикнула Тимохе телохранительница.

Я, правда, не уверен, чьё тело гувернантка спасала в данный момент, ибо, случись у девиц драка, я не раздумывая поставил бы на Амалию. Ух, баба — огонь! Рыжие мне всегда нравились.

— Будь я мужчиной, на дуэль бы её вызвала! — пышет негодованием девушка, сидя в карете.

Это что, камень в мой огород? И что я должен был предпринять? В морду дать? Или слугу их вызвать на дуэль? Хрен его знает, как защищать честь дамы… от другой дамы. Вот если бы они были мужиками — тогда да… Перчатка в лицо и всё такое.

— А почему она толстая? Вроде бы барышня стройна, — удивлённо спрашиваю я спустя пару минут, в течение которых преимущественно молчал, так как внимательно слушал ругательства и сплетни, обильно сыплющиеся из уст Амалии.

— Это она имела в виду фамилию, — пояснила Жозефина. — Но они, конечно, не Толстые, а обе Хлюстины. Но да, старшая — урождённая графиня Вера Ивановна Толстая, сестра графа Федора Толстого. А младшая — её дочка, Настасья. Странно, что они ещё в Москве. Слышала, собирались в Париж.

— Ах, дуэль! Дуэль! — всплеснула руками Амалия, и глаза её сверкнули гневом и обидой. — Вот если бы ты, Леша, вызвал на дуэль её отца… Или дядю! Настька дурно воспитана. Дурно!

Я только открыл рот, но опередила меня Жозефина:

— Кого он вызовет? Папеньку — штабс-ротмистра? Или самого «Американца»? Так тот дуэлей выиграл больше, чем у тебя, Амалия, поклонников-мужчин!

— Толстой? Граф? — переспросил я с недоумением. Фамилия знакомая, конечно… Но те Толстые, кого я знал, — литераторы, и прославились они позже. Да и дуэлянтов среди них не помню. Наоборот — один бородатый моралист даже проповедовал непротивление злу насилием.

— Да-да, Фёдор Иванович Толстой, по прозвищу «Американец», — мрачно уточнила Жозефина. — Ужасный тип! Авантюрист, дуэлянт, картёжник… и, говорят, в Америке даже с индейцами сражался. По крайней мере, ухо ему точно прострелили. А сколько людей уложил на дуэлях — и не сосчитать!

— Чудно! — не удержался я. — Один Толстой за мир, другой — за честную перестрелку. Сбалансированная династия.

— И ты, прости господи, хотела, чтобы этот мальчик с ним дуэлировал? — продолжала негодовать Жозефина, не обратив внимания на мою реплику.

— Ну… красиво бы вышло, — промямлила Амалия, чуть сбавив пыл. — И романтично.

«Романтично — это когда за ужином, при свечах. А не когда потом священник лоб перекрещивает», — про себя согласился с гувернанткой «мальчик», но промолчал.

Пока ехали домой, Амалия успокоилась и с удовольствием рассказала и про эту Настю (круглую дуру), и про её дядюшку, того самого графа Толстого, про которого так нелестно отозвалась Жозефина. Дядя и в самом деле оказался тот ещё фрукт. Да только один тот факт, что он женился на танцовщице-цыганке, о многом говорит!

А ещё, как поведала мне Амалия, «его скоро убьёт Пушкин!» Поэт, как вернется из ссылки, так сразу и вызовет графа на дуэль. Ну и там уж как повезёт — либо убьёт, либо сам погибнет. Мол, Пушкин это прилюдно обещал, после того как граф оскорбил его клеветой. Он даже написал на Толстого эпиграмму, которую девушка тут же с чувством продекламировала:

В жизни мрачной и презренной

Был он долго погружен,

Долго все концы вселенной

Осквернял развратом он.

Но, исправясь понемногу,

Он