Эйна из Третьей зоны. Трава на асфальте - Арина Остромина

посреди комнаты и не знала, где искать свои книги, – вот тогда я краснела от злости. Иногда Валита издевалась над нами с Сарой, говорила, что Сара во мне мамочку нашла, как маленькая, а я себя веду, будто я и впрямь её мамочка. Хотя, если подумать, мне нечего было стыдиться: Сара младше всех в нашей группе, и ростом не вышла, и болеет часто. Я просто жалела её. Но девчонки так противно об этом говорили, что мы с Сарой обе краснели, будто нам стыдно.

В общем, из моего опыта получалось, что люди краснеют, когда делают что-то плохое – или когда кто-то их обвиняет в том, что они делают плохое. Сегодняшний случай не вписывался в эту картину. Что плохого в том, что я заметила взгляд Альвина? И тут я вспомнила Валиту. В тот день, когда она получила моё первое фальшивое письмо, а потом просила меня перечитать его, она тоже залилась краской! Я тогда ещё удивилась, не ожидала от неё такого. Но ведь она же не от стыда покраснела. И ничего плохого она не делала, когда обрадовалась такому сюрпризу. Значит, и от хорошего краснеют?

Конечно, я не такая уж наивная дурочка – из книг я уже знала, что рано или поздно каждый может влюбиться и начать краснеть при встрече с предметом своей любви. Я понимала, что и со мной такое может случиться. Но одно дело – читать об этом в книгах, и совсем другое – ощутить на своей шкуре. Тем более что Альвин никакой не предмет любви, я и не думала в него влюбляться. Что за глупости! В книгах обычно описывались какие-то сильные и необычные чувства, и люди осознавали, что это такое. Я попробовала вспомнить истории из книг и сравнить их со своими эмоциями – нет, ничего не совпадало. Хоть я и считала, что Альвин красивый и не похож на других, но не ощущала никакой потребности проводить с ним много времени, никогда не расставаться, прикасаться к нему и прочее. Даже Валита, не умевшая читать, говорила мне о своих чувствах к Сармату почти так же, как пишут в книгах. Поэтому насчёт Валиты я не сомневалась. Конечно, она была влюблена в Сармата. А о себе я не могла такое сказать.

Через несколько дней я задержалась в школе. В тот день я не работала у Армины, поэтому мне не нужно было бежать к ней сразу после уроков. Я долго выбирала книги в библиотеке, все мои друзья уже разошлись. На крыльце стоял только Альвин. Он улыбнулся и спросил, куда я сейчас иду.

– В приют, куда же ещё.

– Спешишь?

– Конечно. У нас обед уже начался, надо успеть забрать свой паёк, пока столовую не закрыли.

– Может, я тебя провожу?

Я замялась. В самом начале, когда Торлан принял меня в свою компанию, я ему говорила, что нам не разрешают ходить по улицам с посторонними. Тогда я это очень убедительно рассказала, даже цитировала правила, и Торлан был уверен, что это чистая правда. Однако с Сарматом мы часто выходили из школы вместе, шли вдвоём почти до самого приюта, и никакие охранители нас ни разу не остановили, хотя мы много раз встречали патрульные машины. Сейчас мне надо было решить, как себя вести: твердить то, что я внушила Торлану, или признать, что всё не так сурово. Ведь Альвин мог слышать от Сармата, что иногда мы почти до самого приюта ходили вместе.

На всякий случай я всё-таки сказала о правилах. Альвин возразил:

– А я не посторонний, я твой одноклассник.

– Да это неважно. В правилах говорится только о воспитанницах и наставницах. Там больше никто не упоминается.

– А что будет, если я тебя не послушаюсь?

– Как это не послушаешься? Я же всё равно пойду одна.

– Вот и иди одна, а я просто пойду рядом.

– Альвин, ты дурак, что ли? – рассердилась я. – Если ты пойдёшь рядом, то я буду не одна!

– Да нет же, Эйна! Ты будешь идти одна, а я как будто сам по себе иду по той же улице.

И пока мы так препирались, я не заметила, как мы спустились по лестнице и пошли в сторону приюта.

Если честно, мне понравилось, что Альвин всё-таки сделал по-своему. И это было новое, незнакомое чувство. Меня всегда возмущало, когда кто-то навязывал мне своё мнение. И в приюте, и в школе мне часто приходилось подавлять злость, если меня вынуждали делать то, что мне казалось неправильным или глупым. Но у меня не было выбора, и со временем я научилась спокойнее принимать чужую волю. Но я и представить не могла, что это может показаться приятным.

Я искоса поглядывала на Альвина, пока он рассказывал какие-то неинтересные подробности про школу, а сама думала: а хорошо бы, чтобы нам навстречу сейчас попались приютские девчонки. Например, наставница отправила бы их с каким-то поручением, и они пошли в сторону школы. И вот они бы увидели меня издали и подумали: а кто это такой красивый идёт рядом с Эйной? Смотрите-ка, он такой высокий! Альвин и правда был почти с Торлана ростом, только не увалень, а наоборот – худой, стройный. И причёска у него была красивая: волосы светлые, как у Валиты. Не такие пышные, но тоже волнистые. Я вспомнила про «золотое солнце» из моего первого письма и улыбнулась. Альвин подумал, что это я ему улыбаюсь, и сказал:

– Вот видишь! Идём вместе, и ничего страшного не происходит.

И тут я сообразила, что мы уже дошли до поворота, за которым находится приют, – а значит, нас будет видно из окон верхнего этажа, где живут наставницы. А если Наставница Фламия увидит меня с мальчиком, мне влетит. В наших правилах не было отдельного пункта про мальчиков, там говорилось только о посторонних. Но в вечерних наставлениях нам иногда рассказывали поучительные истории о том, как некая воспитанница «отбилась от рук», стала знакомиться с мужчинами, перестала ходить на работу, и в конце концов её выслали за пределы зоны. Мы пока ещё не очень понимали, чего так боятся наши наставницы. Мы ведь даже не могли забеременеть, нам с тринадцати и до восемнадцати лет делают специальные уколы. Даже малютке Саре, хотя у неё и месячные-то ещё не начались. Так положено, и никого не интересует, нужен девочке этот укол или нет.

Но на всякий случай мы держались от мальчиков подальше. Никому не хотелось навлечь на себя гнев Наставницы Фламии. И я знала, что