Хроники Менталиста 3 - Ярослав Чичерин

внешности. Что-то менялось внутри — в мыслях, в отношении к миру, к себе. Словно каждый день в Академии стирал частичку прежнего Явина, уличного мальчишки из трущоб, и заменял её чем-то новым, выверенным, правильным. Старые привычки исчезали, старые убеждения казались наивными и ошибочными. Даже воспоминания тускнели, как краска на вывеске, которую солнце жгло годами.

— Подъем, пятый отсек! — раздался из коридора голос дежурного. — Через две минуты построение!

Явин торопливо застегнул верхнюю пуговицу кителя и выскочил в коридор, где уже выстраивались другие кадеты его сектора. Федор, Димка, Виктор, Соня — все те, с кем он делил эти два месяца обучения. Некогда чужие, теперь они стали почти семьей — пусть и странной, собранной по воле случая и имперских вербовщиков.

— Пятый отсек, равняйсь! — скомандовал дежурный, и шеренга подтянулась, выпрямляя плечи.

— Смирно!

Отточенным движением Явин вытянулся в струнку, прижав руки по швам. Еще месяц назад эта муштра вызывала у него внутренний протест. Кто они такие, чтобы командовать мной? Почему я должен подчиняться? В трущобах он подчинялся только Эду, да и то лишь потому, что тот был сильнее и мог защитить. Здесь же приходилось прогибаться под систему, которая казалась бессмысленно жестокой.

Но теперь все выглядело иначе. Дисциплина больше не казалась цепью — скорее, она была инструментом, упорядочивающим хаос. В построениях, в одинаковой форме, в четком расписании была своя гармония. И самое странное — ему это нравилось. Порядок давал ощущение безопасности, предсказуемости, которых так не хватало в прошлой жизни, где каждый день был борьбой за выживание. Где никогда не знаешь, что принесёт следующий час.

Дежурный прошел вдоль шеренги, придирчиво осматривая каждого кадета. Его взгляд скользил по форме, отмечая малейшие несоответствия установленному стандарту. Руки в чёрных перчатках то и дело поправляли воротники, одёргивали складки на кителях. Для Явина эта ежедневная проверка стала своеобразным ритуалом, частью новой жизни, упорядоченной и структурированной.

— Ковалев, пуговица расстегнута. Минус два балла, — холодно констатировал дежурный, остановившись перед рыжим, веснушчатым Димкой. Тот молча кивнул, пряча досаду, и быстро застегнул провинившуюся пуговицу. В Академии всё имело значение, даже такие мелочи. Штрафные баллы накапливались, а достигнув определённого порога, превращались в дополнительные наряды, лишение увольнительных или, что ещё хуже, «воспитательные беседы» с идеологическими наставниками.

Явину досталась лишь короткая фраза: «Морозов — порядок». И от этой скупой похвалы внутри разлилось странное тепло. Гордость. Каждый знак одобрения усиливал ощущение правильности происходящего, подтверждал, что он на верном пути.

После проверки кадеты отправились на утреннюю пробежку вокруг внутреннего двора. Три километра по периметру под неусыпным контролем физрука, бывшего военного с пустым, ничего не выражающим взглядом. На плацу, окружённом высокими стенами Академии, они бежали ровными рядами, в такт, словно единый организм.

Закончив пробежку, все направились в столовую. Здесь пахло овсянкой и подгоревшими тостами. Запах неожиданно пробудил в Явине воспоминание, которое он считал давно утраченным — как мать готовила кашу на старой плитке, а он, пятилетний, сидел за шатким столом и болтал ногами в ожидании завтрака. До Академии он почти ничего не помнил о своей жизни до трущоб, до банды Эда — словно первые годы детства были стёрты из памяти травмой потери родителей. Странно, что именно сейчас, в стенах имперского учреждения, эти образы стали возвращаться — хрупкие, словно осколки давно разбитого зеркала.

Явин механически поглощал утреннюю кашу, просматривая конспекты к предстоящей лекции по идеологии. Вокруг гудели десятки голосов — кадеты обсуждали занятия, делились новостями, иногда просто болтали о пустяках. Это было одно из немногих мест, где разрешались относительно свободные разговоры — хотя, как подозревал Явин, и здесь наверняка были наблюдатели, фиксирующие подозрительные беседы. В углу столовой дежурил преподаватель, лениво помешивая ложкой в чашке с чаем, но его глаза внимательно следили за кадетами, ловили каждое неосторожное слово, каждый жест.

— Эй, Морозов, — Федор подсел рядом с подносом, от которого исходил запах гречки и компота. Его русые волосы, коротко стриженные по уставу, всё равно торчали непослушным ёжиком. — Слыхал новость? Говорят, в Ростовском пограничье опять теракт. Подорвали два патрульных катера.

— Ублюдки, — процедил Явин, ощутив внезапный прилив злости. — Надеюсь, наши их прижмут.

Только произнеся эти слова, он поймал себя на мысли: «наши». Когда это имперские военные стали для него «нашими»? Раньше, в трущобах, он назвал бы их «Серыми» или «легавыми», и уж точно не чувствовал бы себя на их стороне.

Но это было раньше. До Академии. До того, как он начал понимать, как устроен мир на самом деле.

— Точно прижмут, — кивнул Федор, наклоняясь ближе. — Говорят, готовится большая зачистка приграничья. Мой брат служит в спецчасти, так их уже подняли по тревоге.

Дмитрий, сидевший напротив, тихо присвистнул.

— Ну наконец-то! Давно пора разобраться с этим осиным гнездом. Пока Ростовское княжество существует, мы не сможем нормально развиваться.

Явин молча кивнул, соглашаясь. Во время недавних лекций по геополитике им подробно объяснили, как отколовшееся княжество мешает единству Империи, поддерживает террористов из Сопротивления и служит проводником влияния внешних врагов.

Раньше такие разговоры казались Явину скучной политикой, которая никак не касается обычных пацанов из трущоб. Теперь он видел в этом прямую угрозу. Для всех. Для него лично.

— У нас сегодня лекция у Сомова, — напомнила Соня, подходя к их столу. — Говорят, он покажет какие-то особые материалы по истории переворота.

— Освободительной революции, — автоматически поправил Явин, не задумываясь.

Соня на мгновение замерла, бросив на него странный взгляд, но ничего не сказала. В её глазах промелькнуло что-то похожее на разочарование, и это неожиданно задело Явина. Чем дальше, тем больше его раздражали её вечные сомнения, её нежелание принять очевидные вещи.

— Как хочешь, — она пожала плечами. — Революция, переворот… Думаю, для погибших это не имело большой разницы.

— Любая революция сопровождается жертвами, — заметил Федор с серьезным видом знатока. — Но главное — её результаты. Разве Империя не стала сильнее во время правления Демидова?

— Конечно стала, — кивнул Дмитрий. — Белозерские проели страну до костей, а теперь мы снова на подъеме.

— Если все так замечательно, почему половина населения до сих пор живет в таких же трущобах, как и при Белозерских? — тихо спросила Соня, глядя в свою тарелку.

За столом повисло напряженное молчание. Соня поняла, что перешла границу дозволенного. Даже в относительно свободной обстановке столовой такие вопросы были опасными, слишком близкими к критике режима. Явин бросил быстрый