Фельдшер-как выжить в древней Руси - Людмила Вовченко

Бабы переглянулись. Мужики тоже. Решение воеводы было неожиданно мягким, но от того страшнее: все понимали — память о таком грехе в деревне не зарастёт, как колея на дороге.

— И ещё, — добавил он, бросив быстрый взгляд на Милану, — отныне кто захочет кричать на весь двор, будто носит плод чей-то, идёт сначала к повитухе. А не на людях орёт.

— И к лекарю, — беззлобно, но твёрдо вставила Милана. — Я тоже кое-что вижу.

— И к лекарю, — согласился воевода. — У нас тут теперь, как вижу, новый порядок. С мылом и проверками.

Толпа зашумела уже не так громко. В глазах многих мелькнуло: «Ну да, теперь не соврёшь, всё потрогают».

* * *

Когда народ разбрёлся, Марфа, ссутулившись, побрела к своему дому. За ней — перешёптывания, смешки, осуждающие вздохи. Милана почувствовала всё это телом, как лёгкий зуд на коже.

«В следующий раз десять раз подумает, прежде чем орать», — решила она. — «А вот кто её на это подпихнул — вопрос».

Она прищурилась. Как-то уж слишком уверенно Марфа заявила о своей «беременности». Для простой дурости было много наглости, для хитрости — не хватало ума. Кто-то мог шепнуть. Кто-то, кто видел, как воевода задерживает взгляд на вдове, и решил сыграть на этом.

«Ладно, — подумала она. — Это уже не моя специальность. Я по части гноя, кишок и дурных мыслей в собственных головах. А интриги… пусть воевода сам разбирается. Он к ним ближе».

* * *

День не дал вникуда уйти: будни продолжались.

Илья требовал каши и пытался вставать сам.

— Лежать, — шикнула на него Милана. — Ты ещё вчера с жаром лежал, а сегодня уже воевать собрался? Человек ты или блоха?

— Я дружинный, — гордо напомнил он.

— Дружинный с дырой в боку — это не дружинный, а дурной, — отрезала она. — Через неделю начнёшь выходить во двор, через две — до колодца, через месяц — попробуем лошадь. А уж потом беги и кричи, что ты страшный воин. Всё по расписанию. Я тебе его нарисую, хочешь?

— На дощечке? — оживился Илья. — Я люблю, как ты режешь.

— На дощечке, — кивнула она. — Напишем: «воевать — позже, жить — сейчас».

Мать Ильи, сидевшая на лавке, всхлипнула и шмыгнула носом.

— Баарыня, — шепнула она, — я не знаю, как вас благодарить…

— Холстиной, — привычно ответила Милана. — И тем, что в рану больше никто не полезет с паутиной. Вы уж проследите. А я сейчас — к колодцу.

* * *

Колодец стал новой священной точкой деревни.

Старый ещё стоял, мутный и привычный, как старый дед, который всем надоел, но без него «не по-людски». Рядом, чуть выше по склону, мужики уже третий день копали новый.

Сначала ругались.

— Зачем?

— А старому что?

— Деды пили — и ничего!

— Опять барыня выдумала…

Потом ругались меньше. Земля влажная, но не болотистая. Копать тяжело, но возможно. На краю ямы торчали колья для будущего сруба. Вокруг было сухо — не то, что возле старого колодца, где каждый шаг превращал землю в кашу.

Сегодня за работой наблюдал сам воевода. С руками, сцепленными за спиной, бровями сдвинутыми. Степан и ещё двое дружинных его подначивали мужиков:

— Давай-давай, а то барыня придёт — скажет, что ленивые. Она нас вчера Семёном пугала.

— А Семён чего? — зло отозвался тот из ямы. — Нормально искупался!

— И пахнешь до сих пор, как жертва прогресса, — не удержалась Милана, подойдя.

Мужики сняли шапки, кто-то крякнул, кто-то смущённо глянул на свои грязные руки — привычка, но внутренняя память о мыле уже шевелилась.

— Идёт дело? — спросила она.

— Идёт, — отозвался Добрыня. — Земля хорошая. До камня ещё не докопались, но влага есть. Староста говорит — оттуда жила под горой идёт.

— Отлично, — кивнула Милана. — Только помните: в этот колодец ни одной тряпки. Ни одной. Хотите полоскать — делайте себе корыто отдельно. Иначе я вас… — она прищурилась, — заставлю мыло жевать в профилактических целях.

Мужики нервно засмеялись.

— Баарыня… — осторожно заметил староста, — а старый колодец как? Засыпать? Грех, вроде, воду засыпать…

— Не засыпать, — отрезала она. — Закрыть. Крышкой, бревном, чём хотите. Но чтобы ни скотина не провалилась, ни дети не лазили, ни бабки не шептали, что «там вода целебная». А чтобы грех не был — батюшку позовём. Пусть помолится над новым колодцем. И скажет, что чистая вода Богу милее.

— Батюшку… — протянул кто-то, и в голосе было сомнение.

«Вот, — подумала Милана. — Следующий фронт».

* * *

Батюшка в деревне был — как дежурный терапевт: от головной боли, от греха, от непогоды и от того, что муж пьёт.

Откуда приехал, давно ли служит — никто толком не помнил. Маленький, кругленький, с добрыми глазами и животом, который рассказывал, что посты держать он умеет, но не слишком строго. Говорил мягко, любил детвору и немного побаивался знахарок, потому что они иногда знали больше его.

С появлением мыла и бани батюшка испытал лёгкий душевный кризис. Приходил, стоял у двери, крестился и шептал:

— Чистота — дело хорошее… но уж не чрезмерно ли?

Сегодня его позвали к колодцу.

— Отец Василий, — сказала Милана, когда он подошёл, запыхавшись, — вот. Новый колодец. Старый — мутный, грязный. Люди в нём и тряпки полощут, и руки моют, и… — она многозначительно посмотрела на мужиков, — другие дела творят недалеко. Я хочу, чтобы вы сказали людям: воду надо беречь. И чистоту тоже.

Батюшка почесал бороду.

— В Писании сказано: вода — дар Божий, — осторожно начал он.

— А ещё там сказано: не искушай, — невинно вставила Милана. — Так вот, мы искушаем судьбу, когда пьём грязь. Я, конечно, могу шептать им про «невидимых духов», но вам поверят лучше. Скажите, что чистая вода — это уважение к тому, кто её дал.

Батюшка посмотрел на неё внимательно.

— Ты, матушка, — медленно произнёс он, — странные слова говоришь. Но дело делаешь правильное. Людей умирает меньше.

— Мне бы хотелось, чтобы и вы это говорили, — серьёзно ответила она. — Иначе я одна не справлюсь. Я тут всего лишь… тряпка в руках