Фельдшер-как выжить в древней Руси - Людмила Вовченко

Марфа округлила глаза:

— Это ж не для глаз такое дело! Но Бог видит!

— Бог многое видит, — кивнула Милana. — Вопрос: видели ли это свидетели понестерковее?

Слышно было, как несколько баб пытаются понять новое слово «понестерковее», и одна шепчет другой: «Это, знать, какие почище понятых».

— Я! — внезапно подняла руку Улита. — Я Марфу на улице видела! Воеводины люди мимо воза её прошли, и она так… глядела!

— Глядеть не запрещено законом, — пробормотала Милана. — Иначе вся деревня давно должна штрафы платить.

Пелагея притянула мать за рукав и шёпотом спросила:

— Мамка, а как узнать, что она правда беременная?

— Вот сейчас и увидим, — мрачно заверила Милана. — Наукой и позором.

* * *

Добрыня появился внезапно, как плохое объяснение поступков.

— Что здесь? — спросил он, и стало очевидно, что ночевал он плохо: тёмные круги под глазами, плечи напряжены.

Марфа тут же взвыла:

— Воевода! Я дитя твоё ношу! Не дай мне погибнуть в стыде!

Тишина. Лица — вытянутые. У Домны брови ушли на уровень крыши.

Добрыня медленно повернул голову к Милане:

— Это… что за бесовщина?

— Это, — ответила Милана, — социально-медицинский случай. Сейчас разберёмся.

Она встала рядом с Марфой, приложила ладонь к её животу (который был подозрительно плоским).

— Марфа, когда ты почувствовала, что ждёшь ребёнка?

— Ночью, — всхлипнула та. — Я спала, и мне приснилось, что дитя толкнуло!

— Угу, — Милана кивнула. — Наверное, гороха наелась.

— Я не ела горох, — возмутилась Марфа.

— Тем хуже, — пробормотала фельдшер. — Горох хотя бы объяснил бы ситуацию.

Затем — голосом строгой медсестры из приёмного отделения скорой помощи, которую невозможно запутать словами «мне стало плохо от луны» — Милана сказала:

— Марфа, если ты действительно беременна, я должна это проверить. Ты согласна?

Марфа замерла.

— Проверить… как?

— По науке, — сухо ответила Милана. — И сильно стыдиться будет только тот, кто врёт.

Марфа сглотнула.

— А если… а если оно ещё маленькое? Не прощупается?

— Марфа, — Милана положила ей руку на плечо. — Если оно настолько маленькое, что его нельзя ощутить, то и кричать на всю деревню было рано.

Толпа зашумела:

— И то верно…

— А мы уж думали…

— Воеводе теперь что делать?

Добрыня кашлянул:

— Я ребёнка не делал.

— Это выясним, — сказала Милана. — Если ребёнок есть — он не спрячется. Если ребёнка нет — будем лечить… воспаление фантазии.

* * *

Осмотр прошёл быстро. Марфа оказалась скандальной, но не беременной. И когда Милана объявила результат, деревня облегчённо выдохнула.

Ну, кроме Марфы.

— Она мне чрево простудила! Холодом проверяла! — вопила Марфа. — Я ж теперь точно вяну!

— Вянет у тебя не чрево, — устало сказала Милана. — А совесть. Хочешь — смажу мёдом, поможет.

Домна прыснула в кулак.

Добрыня повернулся к Марфе:

— Ложь — грех. Ты хотела опозорить меня и вдову, которая лечит моего брата?

— Я… я думала… — Марфа замялась.

— Не думать надо было, — жёстко бросил воевода. — А жить честно.

— Ладно! — взвилась Марфа. — Сама ведьма виновата! Мужики все на неё глядят! Как тут не подумать худое⁈

Тишина.

Добрыня перевёл взгляд на Милану.

Милана подняла бровь:

— Ну? Видели? Я, оказывается, источник массовой истерии. Я так и запишу: «Эффект побочный: мужики временно теряют честь по причине бань, мыла и чистых рук».

Пелагея шепнула:

— Мамка… а что такое «честь»?

— Это как чистые ноги, только у души, — ответила Милана.

* * *

Марфу отправили домой «лечить совесть отваром правды», и деревня начала обсуждать происшедшее с той скоростью, с какой обычно обсуждали урожай, грозы и, в последние недели, мыло.

— А ведь правда, красавица, — шептались бабы. — Воевода глядит на неё, как на… как на квас в жару.

— Не, он глядит так, будто она ему новую кольчугу дала.

— А я считаю, он побаивается. И правильно делает — мыло-то сила великая.

* * *

Когда суета рассеялась, Добрыня подошёл к Милане.

— Вы знали, что она врёт? — спросил он.

— Девица с настоящим страхом за дитя не кричит до утра на всю округу, — ответила Милана. — Она шепчет. Плачет тихо. Прячется. Я таких видела много. А Марфа пришла как торговка на ярмарке: смотри, товар есть, бери, пока не разобрали.

Воевода стиснул зубы. Он был разъярён, но это был гнев холодного человека, который запомнит и вернёт, когда придёт время.

— И что прикажете делать, знахарка? — спросил он.

— Ничего, — ответила она. — Пусть люди смеются. Смех лечит лучше заговоров.

— А вы, — его голос стал ниже, — вы не боитесь слухов?

— Я боюсь грязных рук у тех, кто рожает и лечит, — спокойно сказала Милана. — А слухи… слухи я переживу. Мне хуже говорили. У меня вообще репутация была: «женщина, которая раз пять на дежурстве кого-то из смерти вытянула, а потом пошла пить чай, будто только мусор вынесла».

Добрыня качнул головой:

— Вы странная.

— Это мы уже выяснили, — отрезала она. — Лучше расскажите, что вы думаете делать с водой.

— Воду копаем, — буркнул воевода. — Староста нашёл место выше по склону. Завтра мужиков соберу. И, как ты говорила, — он криво усмехнулся, — не дам никому тряпки в колодце полоскать.

— Я в вас верю, — сказала Милана.

Он посмотрел пристально, не так, как мужчина, а как человек, который пытается понять другую реальность:

— Ты правда думаешь, что мир меняется из-за… мыла?

— Мир меняется из-за того, что кто-то перестаёт умирать, — ответила она. — А мыло — просто первый кирпич в этой стене.

* * *

К вечеру Илья уже сидел на лавке у порога, укутавшись шалью.

— Баарыня, — сказал он, — а можно я завтра помогу? Ну хоть посмотрю, как колодец копают?

— Можно, — ответила Милана. — Только обещай держаться подальше от ям. У нас уже один Семён был. Второго нужник не выдержит.

Семён, проходивший мимо, покраснел и уронил ведро.

* * *

Ночью Пелагея тихо сказала:

— Мамка… а Добрыня на тебя глядел… глядел…

— Как? — Милана зевнула.

— Как кот на