Фельдшер-как выжить в древней Руси - Людмила Вовченко

— Я много чего видел, — коротко ответил он. — Но то, что воду надо копать, знаю не хуже вас.

— Отлично, — усмехнулась. — Тогда вы не будете против, если я скажу старосте, что это ваш приказ.

Он слегка качнул головой:

— Чтобы на меня ругались, а не на вас?

— Чтобы на меня тоже, — хмыкнула. — Я всё равно в этом списке первая. Но если жители будут знать, что за мой бред ещё и воевода отвечает, сопротивление будет не таким отчаянным.

— Вы не боитесь ставить меня с собой в один ряд? — в голосе его мелькнуло что-то вроде насмешки.

— Боюсь, — честно призналась она. — Но если выбирать между вашим недовольством и ещё пятью Ильями в лихорадке — я выберу ваше недовольство. Оно менее громкое.

Он… усмехнулся. Совсем чуть-чуть. Но для тех, кто видел его обычно на войне, это был почти праздник.

— Ладно, вдова, — сказал он. — Прикажу старосте искать место под новый колодец. Ты, видно, уже пустила тут корни.

— Скорее трубы, — поправила Милана. — Но в такой глуши и корни сойдёт.

* * *

День полз к вечеру, а дела не уменьшались.

Кто-то порезал руку косой; кто-то пришёл с «сердечной слабостью», которая оказалась банальной ленью и желанием, чтобы мужик сам натаскал воды; кто-то явился с жалобой, что «после бани голова ломит» — выяснилось, что эта голова не привыкла к тому, что её больше не давит грязь.

— Это как у нас было, — рассказывала Милана Пелагее. — Придёт, бывало, бабка, скажет: «у меня давление». А у неё давление не от крови, а от того, что внуки на голову садятся. Тут так же.

Пелагея слушала, открыв рот. Для неё каждое слово матери было легендой о далёкой чужой земле, где есть странные словеса, неизвестные звери «бактерии» и магические напитки «кофе».

— Мамка, а кофе тоже лечит? — однажды спросила она.

— Кофе лечит тех, кто его пьёт, — серьёзно ответила Милана. — И то не всегда. Но если его тут нет, значит, будем лечиться травой.

— А если я Бога попрошу… — задумчиво произнесла Пелагея, — может, он тебе кофе даст?

— Если Бог даст мне кофе в этой деревне, — мрачно сказала Милана, — я построю ему тут отдельную баню.

* * *

Добрыня за день узнал о деревне больше, чем за все годы, что числилась за ним по бумагам.

Он увидел, как живут дворовые: кто ночью стережёт скот, кто днём таскает воду, кто спит прямо на возу. Увидел, как бабки делят между собой новости и советы: кому-то травку от живота, кому-то заговор от «злого глаза». Увидел, как мужики пытаются сделать вид, что мыло — пустяк, а сами тайком трогают свежевываренные бруски.

Он увидел, главное, что в центре всего этого — не староста, не ключница, а эта странная вдова. Не потому, что она громче всех кричит (хотя и это тоже), а потому что к ней идут.

— Ты видишь, что творится? — тихо сказал вечером его товарищ, дружинник Степан, потирая шею, где доблестно вытер мылом вчерашний пот. — Эти бабы готовы за неё в драку лезть. А раньше боялись как огня.

— Раньше боялись, — согласился Добрыня. — Теперь привыкают. И всё равно немного боятся.

— Она… — Степан помялся, — она меня заставила руки мыть каждый раз, как я к Илье подхожу. Я сначала думал, что это… обида для дружинного. А потом… ну… руки чистые. Привык.

Добрыня кивнул, глядя, как во дворе кто-то несёт ведро с горячей водой в сторону знахарской избы. Вечерний свет ложился на лица бледным золотом, и всё казалось почти мирным.

— Скажи мне, Степан, — негромко спросил он, — она тебе кажется ведьмой?

Степан почесал затылок.

— Ведьмы, которых я видел, больше любили наговоры, чем тряпки и кипяток, — философски заметил он. — Если это ведьма… то очень странная. С мылом.

— Странная ведьма с мылом, — повторил Добрыня. — Хорошее название для бабы, которая переворачивает деревню.

* * *

Вечером Милана села записывать.

На лавке у стола — дощечки. Рядом — нож. На них уже были резы: отвар ивы, отвар липы, мёд, чеснок, правила для тряпок. Теперь она выводила: «вода — кипятить; колодец — новый; не ходить к старому по нужде» и хмыкала сама себе.

— Мамка, — Пелагея устроилась рядом, поджав под себя ноги. — А зачем писать, если ты и так помнишь?

— Потому что я не вечная, — спокойно ответила Милана. — А ты, Акулина, Улита — будете. И когда вам кто-нибудь скажет: «Мы всегда так делали», вы ткнёте его этой дощечкой в лоб и скажете: «А вот так тоже всегда можно, только мы раньше не знали».

— А если он лоб крепкий? — озабоченно спросила девочка.

— Тем лучше, — усмехнулась она. — Лучше стукнется, чем загниёт.

За дверью поскрипели половицы. На пороге возникла тень.

— Входите уже, — не поднимая головы, сказала Милана. — Я всё равно знаю, что вы подслушиваете.

— Я не подслушиваю, — возразил Добрыня. — Я проверяю, не собираетесь ли вы ночью кого-нибудь сварить в котле.

— Котёл занят мылом, — отрезала она. — Людей я предпочитаю лечить. Пока.

Он сделал пару шагов, оглядел избу. Она оказалась не такой, как он себе рисовал. Меньше и проще. Ни тебе ковров по стенам, ни резных сундуков с драгоценностями. Зато в углу — аккуратные стопки холстины, на полке — глиняные горшки с травами, на другом стуле — сложенные дощечки.

— Вы… — он кивнул на них, — пишете правила?

— Пишу то, что хочу, чтобы пережило меня, — ответила она. — И, возможно, вас тоже.

— Вы сильно рассчитываете на долгую жизнь, — сухо заметил он.

— Я вообще на многое рассчитывала, — пожала плечами. — Но вышло, как вышло. Так что пусть хоть мои резы останутся.

Он помолчал, глядя, как её крупные пальцы уверенно выводят линии.

— Вы не боитесь… — начал он и осёкся.

— Чего? — подняла она голову. — Что люди скажут, будто я знания коплю, как ведьма чёрные книжки? Скажут. Кто-нибудь. Обязательно. Но пусть лучше меня боятся как ведьму, которая не даёт им умереть, чем как ведьму, которая