Магритт - Павел Александрович Шушканов

Я хлопнул ладонью по стойке. Барменша удивленно и осуждающе взглянула на меня.

– Тогда у меня больше нет к нему вопросов. Как быстро и качественно делать из нормальных людей ланей – вот над чем они работали, видимо. А при нем был опытный образец. – Я тронул карточкой едва заметный огонек терминала на стойке. – Передай Алине, что она умница и что я очень ей благодарен!

Я поднялся, но комиссар дернул меня за рукав.

– Куда это ты собрался? Думаешь, разобрался во всем и решил сделал ручкой? Ладно. Рад, что в твоей жизни все прояснилось: Моно – говнюк, Алина умничка, хоть и шлюха, я убогий бывший друг с высохшими мозгами, к которому можно иногда подгребать за помощью, а ты, понятное дело, жертва. Только с тебя должок теперь, тебе не кажется? – Он повернулся ко мне и теперь мутными глазами сверлил мою переносицу.

Я смотрел на свой рукав, который все еще сжимали его крючковатые пальцы.

– Это за что, например?

– А за то, например, что я только что по твоей вине назвал красотулю шлюхой.

С подобной логикой сложно спорить. Я снова присел. Комиссар пододвинул ко мне стакан, расплескав на стойку половину содержимого.

– Так я прав?

Я кивнул:

– Ладно. Чего ты хочешь?

– Я? – Комиссар засмеялся. – Я – ничего. В моей жизни есть все радости. И на красотулю особо не рассчитывай, а лучше вообще больше не суйся к ней. А вот кое-кому ты все еще должен. Не понимаешь? – Он обхватил меня рукой за шею и воткнул свой ноготь мне в затылок. – Девочке, которой ребята из JB расковыряли голову и превратили в безотказную куклу.

– Да катись ты! – Я отбросил его руку. – С чего ты вообще взял, что это мое дело? Лучшее, что я сейчас могу для нее сделать, – вообще не лезть в эти дела. Иначе одной дыркой у нее в голове станет больше. И у меня тоже. Вот только я без тебя знаю, что лучше. И кому я что должен. Я не обещаю, что JB не сделает из меня фарш в ближайшее время, но до того постараюсь выяснить, кто вытолкнул Моно из окна гостиницы и почему моя Лань так важна для концерна, что мне смеют приходить и угрожать всякие престарелые уроды.

Я ждал презрительного смешка, но комиссар только поджал губы и вернулся к бокалу.

– Да, ты прав, пожалуй. – Он некоторое время что-то бубнил себе под нос, затем оторвал пластырь с руки и показал глубокую царапину. – Видал, да? Туранка. Красивая, зараза, только дурная. Впилась своими когтями, а я держу ее за локоть – крепко держу – и думаю… Думаю, вот какое мне дело? Ну отпущу ее. Будет на одну бродяжку в Яндаше больше. У нас тут десять миллионов русских, пять – бурятов и хань[25] во всей Сиболии. Одной больше или меньше. Мне-то что? Пусть миграционка их вылавливает и выдворяет за кордон. А потом понял я, Кирилл, все понял! Я же этот самый, – он пощелкал пальцами, вспоминая, – ангел! Ну, знаешь, есть такие у этих, других русских, тех, которые из Элосы. Они там верят во что-то свое, не даосы, в общем. У них такие есть, с крыльями – ангелы…

– Знаю я, продолжай.

– Вот я и говорю. Там у них что-то вроде рая есть и вроде как место перед ним такое, где грехи искупить нужно, чтобы в этот самый рай попасть. А охраняют это место ангелы как раз. Вот я и есть такой. И сразу все в голове сложилось. И почему мы не в Поднебесной, как Маньчжурия та же, а тут, на границах ее, варимся во всем этом. – Он с отвращением обвел бар рукой. – И дошло до меня, почему я ее отпустить не могу. Пристрелить могу, а отпустить – нет. Понимаешь, к чему веду?

Он был пьян в стельку.

– Все не так у них немного, у этих – у других русских, – сказал я.

– А ты знаток, что ли?

– Моно объяснял.

Комиссар фыркнул:

– Ну и ладно. Ну и проваливай к своему дружку. В выгребную яму, или где он там.

В бар понемногу стягивались ночные бродяги и заполняли темные ниши. Двое дельцов за отдельным столиком – очки в тонкой оправе, черные пиджаки. С ними не отрывающая глаз от телефона куколка в джинсах и белой кофте. Кислотные девочки, извивающиеся в мельтешении огней в такт пульсирующей музыке. Хань в розовой рубашке, улыбающийся телефону. Хохочущая компания что-то оживленно внушала вышибале на входе.

– Отец, поглазел – дай другим. Дуй за столик. – Пятерня опустилась на плечо комиссара, но тот не обернулся.

– Кто там вещает? – спросил он меня и опрокинул еще одну рюмку.

Я посмотрел на парней с маслянистыми глазами и воротниками стоечкой. У одного пульсировал яркими диодами навороченный экутер.

– Культурные ребята. Проблем не хотят.

Комиссар обернулся и показал растопыренную пятерню.

– Пять минут, ребят. Допиваю и сваливаю, идет?

Те переглянулись и нехотя отошли.

Комиссар порылся в карманах, нашел только железную зажигалку и, примерившись, зажал ее в кулаке.

– Присоединишься? Одному быстро ломаем нос, со вторым вежливо разговариваем.

Я поморщился. Допил акаши и отодвинул пустой стакан.

– Пойду я. Или нужна помощь?

– Сам разберусь. Просто решил, что ты хочешь поразвлечься.

– А мне последнее время не скучно.

Я встал и направился к выходу. Сутулая спина комиссара еще виднелась за стойкой. Его кожаный плащ отражал блики зеленого и синего цвета. Поднятая рука медленно сжималась в кулак – прощался, значит. Мысленно пожелал ему удачи – и тем скользким типам, поглядывающим на его место за стойкой, тоже.

* * *

– Смотри! – Марсель сжимал мое запястье. – Прямо сюда, под основание большого пальца. Незаметен и не мешает. В этом чипе все от паспорта до кошелька. Одним касанием открывает все двери в жизнь. Спросишь, больно ли это? Я отвечу – да! Чертовски больно. Оттого, что мой лучший друг игнорирует высокие технологии.

– Себе почему не воткнешь? – Я отнял руку и теперь потирал запястье. Неприятное ощущение, что под кожей может быть что-то инородное.

Марсель усмехнулся и расстегнул манжеты. Обе его руки украшали тонкие полоски хирургических шрамов.

– Почти дюжина. На все случаи жизни.

Мы сидели на краю моста. За медленной темной рекой светились огни Малого Сычуаня, а за нами темнели ангары и устремленные в небо ржавые краны старого порта. Свет далеких прожекторов скользил по брюху облачного покрывала, нависшего над городом, и изредка выхватывал из темноты нас.

– Это очень меняет. – Марсель смотрел на свою исполосованную руку. – Сильно меняет. Только не тело, а это. –