Варяг III - Иван Ладыгин

Он бросился вперед, его люди, видя озабоченность и внезапную тревогу на его лице, тут же схватились за оружие и плотной группой последовали за ним, расчищая путь в толпе.

Гранборг, покидаемый своими жителями, был пуст и зловеще тих. Опустевшие дома с заколоченными ставнями смотрели на них слепыми безжизненными глазницами. На главной площади, у подножия древнего ритуального камня, он и нашел всех этих ворчунов…

Их было человек двадцать. Может, тридцать. Не больше. Все — старики. Настоящие. Седовласые и морщинистые, с иссохшими, но все еще цепкими и сильными руками.

Они спокойно и методично готовились к последней битве. Одни с любовью точили свои боевые топоры и секиры. Другие, щуря выцветшие от старости глаза, проверяли тетивы на своих длинных луках: они ласкали дерево с нежностью, с какой гладят кожу любимой женщины. Третьими были воительницы, что смогли дожить до глубокого заката. Они прилаживали к щитам новые, блестящие металлические умбоны. Их глаза… горели. Горели тем ровным, холодным огнем решимости, который Эйвинд видел лишь у самых отчаянных юнцов, идущих на свой первый, смертельный бой.

— Эй! — громко крикнул Эйвинд. — Вы что тут делаете? Приказ конунга был ясен, как вода в горном ручье! Всем, без исключения, грузиться на корабли! Здесь нам ловить нечего! Скоро Торгнир нагрянет сюда со всей своей оравой головорезов! Вам что, смерти захотелось?

Один из стариков с неким достоинством повернулся к нему. Он был высок и могуч, как столетний дуб.

— Юноша… — хрипнул он. — Нам плевать на приказы твоего конунга. Это наш дом. Мы здесь родились. Здесь впервые поцеловали девушку. Здесь растили сыновей и хоронили отцов. Здесь нас, старых пней, и похоронят. А боги… боги сегодня даруют нам великую честь. Последнюю честь воина. Умереть в бою. С оружием в руках. Не в постели, скуля от немощи. Верно, братья и сестры?

Его слова были встречены единодушным гулом одобрения. Эти беззубые старцы и старухи кивали, и в их выцветших глазах светилась последняя, собранная по крупицам, решимость.

— У меня приказ сжечь этот город, — тихо, почти апатично сказал Эйвинд. Впервые за долгие годы он чувствовал себя не в своей тарелке. Молодым, глупым, неправильным. — Сжечь дотла.

— Это еще зачем? — спросил старик со злым любопытством.

— Чтобы враг не смог здесь переночевать. Не согрелся у наших очагов. Не попробовал нашего хмельного эля. Не нашел ни крошки нашего хлеба. Чтобы он пришел на пепелище. Чтобы его воины засыпали голодными и злыми.

— Кхм… Есть в этом решении беспощадная мудрость, — кивнул старик, словно оценивал ход мыслей талантливого ученика. — Жестоко. По-новому. Не так, как водилось раньше. Но сжечь… Сжечь свой дом… Это как-то слишком круто. Не по-нашему, парень.

— Тем не менее, — Эйвинд провел большой ладонью по лицу, чувствуя странную, давящую усталость, — я вынужден это сделать. Приказ есть приказ. Идите к кораблям. В Буянборге еще навоюетесь. Даю слово!

Старик покачал головой. Его длинные, седые волосы, заплетенные в старомодную косу, развевались на пронизывающем ветру.

— Нет, юноша. Наше время пришло. И мы хотим в Вальхаллу. Не в душные чертоги Хель. К нашим друзьям, что пали при Дулхейме. К нашим женам, что умерли в прошлые зимы. К нашим ярлам, что вели нас к победам давным-давно. Поэтому мы и дадим бой врагу. Здесь. На этой земле.

— На пепелище? — не удержался Эйвинд, и в его голосе прозвучала неподдельная боль.

— Да хоть у тебя в заднице, щенок, — совершенно спокойно, без тени иронии или злобы, ответил старик, и по его иссохшему лицу пробежала тень светлой улыбки.

Эйвинд тяжело вздохнул. Он понял, что спорить, уговаривать, приказывать — бесполезно. Это было бы не просто неуважением. Это было бы оскорблением. Оскорблением их последней воли, их воинской чести, их права самим выбрать, как встретить свой конец.

— Ладно… — сдался он, и в его голосе прозвучала непривычная мягкость. — Тогда идите вон на тот луг. — Он указал на высокий, поросший багровым вереском холм, господствующий над всеми подступами к городу. — Оттуда вам будет видно все поле перед поселением. Вы сможете встретить их первым градом стрел. И… — он запнулся, — сможете посмотреть, как горит ваш дом. Ваш последний костер.

Старик повернулся, его подслеповатый взгляд оценил расположение холма, подходы к нему, и он кивнул с безмолвным одобрением.

— Хорошее место. Спасибо, парень. Мы уже уходим. — Он обернулся к своим, к этой горстке древних воителей. — Этот пожар, братья и сестры, станет нашим погребальным костром! Великая честь, да? Гораздо лучше, чем тихо, по-собачьи, сдохнуть в своей постели, воняя мочой и немощью!

Беззубые седые воины и воительницы заулыбались. Их смех был похож на карканье воронья. Они без суеты похватали свое нехитрое, но смертоносное оружие и, выстроившись в неровную, но гордую колонну, двинулись по главной улице к окраине города, к своему холму. Они шли на свой последний великий пир. На встречу с богами.

Эйвинд нехотя скомандовал своим людям. Те с мрачными лицами взяли зажженные факелы. Он сам подошел к огромному, почерневшему от времени стогу сена у бывшей конюшни, посмотрел на удаляющихся стариков, на их гордые, прямые, не согнутые возрастом спины, и с силой швырнул в сено горящий факел.

Огонь с сухим, яростным треском взметнулся к небу, подхватывая солому, перекидываясь на высохшие бревна ближайшего дома. Запах гари и жженого дерева ударил в ноздри.

— Боги увидят ваш подвиг, — прошептал Эйвинд, глядя на полыхающие здания. — Сам Один примет вас в свою дружину!

Старик, замыкавший колонну, обернулся. Пламя уже пожирало ближайший дом.

— Не сомневайся, парень, — крикнул он, и его голос, усиленный приближающейся смертью, звучал мощно и молодо. — Валькирии уже наряжаются в свои самые лучшие, сияющие доспехи, чтобы проводить нас в последний путь! Удачи тебе! И твоему конунгу! Скажи ему… скажи, что старики из Гранборга одобряют его методы! Он — настоящий правитель! Жги, вражину, жги! Пусть знают, что мы не сдались!

И они исчезли за поворотом улицы…

Эйвинд смотрел, как огонь пожирает город. Как рушатся кровли, как взлетают к черному, задымленному небу снопы искр, как рушатся стены, хранившие память поколений. И ему было невыразимо грустно. Это была не та грусть, что приходит после поражения или потери друга. Это была горькая, великая, щемящая грусть от осознания того, что ты только что стал свидетелем чего-то настоящего. Честного. Вечного. Такого, о чем скальды когда-нибудь сложат свои самые пронзительные и трагические песни. Песни о последнем бое стариков из Гранборга.