Железный лев - Михаил Алексеевич Ланцов

профессора попросту не понимали, как такое возможно, прекрасно зная о характере Михаила Васильевича. Однако — факт, самая упрямая вещь на мире.

— Полагаю, что вопрос с факультетом определен? — поинтересовался Лобачевский.

— Вполне. Я возражений не имею. — ответил Фукс, а следом и другие.

Но на этом ничего не закончилось.

Сразу же стали обсуждать то, как именно оформлять Льва Николаевича. Лобачевский настаивал на том, чтобы за государственный счет. С простым и очевидным умыслом — привлечь парня к научной и педагогической деятельности по окончании университета. Сам же Толстой рвался на позиции своекоштного, чтобы не попадать в совершенно излишнюю для него зависимость.

Остальные же…

Им просто стало любопытно. И они начали вполне обыкновенную изыскательную беседу, направленную на понимания глубины и объема знаний поступающего. «Бауманка» же в сочетании с проштудированными здесь материалами позволяла вполне уверенно отвечать на вопросы по математике, физике, химии и так далее. Причем не кратко и односложно, а широко, глубоко и богато. С обильными отступлениями. Иногда на грани фола, так как увлекался и чуть было не выбалтывал еще не открытые вещи…

— А что вы думаете, молодой человек, о сотворении мира? — наконец, спросил Фукс. Его, право слово, начинал злить тот момент, что какой-то мальчик со стороны отвечает так, словно он уже тут отучился. Вот и коснулся, как он думал, сложной философской темы.

— Вас интересуют какие идей по этому поводу существуют в наши дни?

— Нет-нет, — покачал профессор головой. — Ваше мнение. Судя по данным ответам на иные вопросы, у вас было очень крепкое домашнее образование. Неужели вы не думали над этой темой?

Лев Николаевич завис.

Он не знал, что ответить. Вываливать теорию Большого взрыва было страшно. Однако комиссия восприняла это иначе:

— Говорите смело. Даже если это крамола, — устало вздохнул Карл Федорович.

— Научных методов познания этого вопроса у нас покамест нет. — осторожно произнес молодой граф, подбирая слова. — Однако если взглянуть на библейскую гипотезу, то у меня сразу возникает вопрос: А как же закон сохранения массы, материи и так далее? Как можно что-то взять из ничего?

— И как же? — улыбнулся Лобачевский.

— В лоб — никак. Если опираться на имеющиеся у нас сейчас представления.

— И как же вы предлагаете способ? — продолжал улыбаться Лобачевский. Его вся эта история с вопросом Фукса немало развеселила, причину-то он отлично понял.

— Представьте, будто наш мир есть не что иное, как возбужденное состояние некой первичной крайне инертной материи? И возбужден он нагревом, только очень интенсивным. Например, взрывом невероятной силы, который можно трактовать через библейское утверждение «вначале было слово». Глас бога едва ли будет обычен и привычен нам. А уж если Всевышний кричит, то и подавно. Вот. Если же это предположение верно, то наш мир должен расширяться и остывать. А значит, чем дальше от нас та или иная галактика, тем сильнее свет от нее будет уходить в красный спектр. Длина волны-то увеличивается.

В зале повисло молчание.

Тягостное.

Слышно было даже, как одинокая муха жужжит где-то неподалеку.

— Какой волны? — наконец, после минутной тишины спросил профессор Фукс. Лобачевский, же едва заметно улыбаясь, ждал продолжение шоу. Ему безумно нравилось все происходящее.

— Световой, — неуверенно и робко ответил Толстой. — Френель более двадцати лет назад доказал волновую природу свет и то, что разные цвета отличаются длинной волны.

Снова тишина.

— Я что-то не то сказал? — все так же тихо и робко поинтересовался Лев Николаевич.

И в ответ Лобачевский начал хлопать.

— Я вас попросил бы не спешить с выводами, — заметил один из коллег.

— Это задача на рассуждение, — неожиданно поддержал Николая Ивановича профессор Фукс. — И молодой человек весьма преуспел в нем. Признаться, никогда не встречал такого подхода…

— Уровень домашнего образования у юноши чрезвычайно высок. — резюмировал Лобачевский. — Посему я как ректор рекомендую ему с началом учебного года начать сдавать экзамены.

— Но регламент! — возразил Фукс.

— Вы не хуже меня знаете, что в исключительных случаях его можно и нужно нарушать. Или вы скажите, что мы имеем дело с заурядным учеником?

Карл Федорович нехотя кивнул соглашаясь.

Остальные же возражать не стали.

И Николай Иванович установил молодому графу срока три месяца для сдачи экзаменов первого года. Назначив новую комиссию по завершении, либо на первые числа декабря, в том случае, если Лев Николаевич не справится. Разрешив ему вместе с тем еще и свободное посещение. Обучение же велел записать за государственный кошт, пояснив, что в противном случае ему придется соблюдать регламент в строгой и неукоснительной форме.

Намек прозрачный.

И Лев, нахмурившись, уступил. Рассчитывая как можно скорее закончить обучение, благо, что для этого имелись все возможности.

Поблагодарил комиссию.

Попрощался.

И вышел в некотором смятении за дверь. Прошел в холл…

— Лев Николаевич, — раздался знакомый голос.

— Здравствуйте, Карл Генрихович, — вяло улыбнулся граф. — Какими судьбами?

— Полагаю, что решение о зачислении принято?

— Вполне.

— Поздравляю.

— Благодарю. — ответил Лев, разглядывая спутника этого книготорговца.

— Вот, разрешите вам представить, Виссарион Прокофьевич. Стряпчий.

— Очень приятно, — кивнул Толстой.

— А мне-то как приятно, ваша светлость. Анна Евграфовна столько про вас говорила.

— Ругала?

— О нет! Что вы⁈ Она в восхищении. Именно по этой причине и оплатила мои услуги. Если я правильно понимаю, вам нужно оформить привилегию на изобретения. Это так?

— Да. Но не на изобретение, а на изобретения, — ответил молодой граф. — Впрочем, я полагаю, место для беседы не самое удачное. Не желаете ли отобедать?

— Так рано? — немного растерялся юрист.

— Еда любое время скрасит. Особенно вкусная. Пусть это будет второй завтрак. — улыбнулся Лев. — Карл Генрихович, не составите нам компанию?

Часть 2

Глава 2

1842, август, 24. Казань

— Скорее! Скорее! — кричала тетушка.

И суетилась.

Да и прочие метались в панике либо в близком к тому состоянии. И было с чего.

Казань горела.

Полыхала просто самым жутким и кошмарным образом.

Жаркая погода, сильный ветер и плотная деревянная застройка творили «чудеса» в который уже раз. Эта формула действовала безотказно…

— Садись в коляску! — крикнул Владимир Иванович племяннику.

— Здесь уже много людей. Я туда сяду.