Млечный Путь, 21 век, номер 3(52), 2025 - Песах Амнуэль

Принять это море. Страх. Память. Ошибки. Себя. И тогда, может быть, я снова стану целым.

В небе вспыхивают посадочные огни. Воздух дрожит. Но я все еще сижу. Смотрю на волны. И впервые - не отворачиваюсь.

Ольга Сажина

Выше тигров и звезд

(в соавторстве с Д.С. Хованским)

"Где не растут цветы?

Здесь не растут цветы.

Кто истоптал траву?

Это был ты"{1}.

И рука зачем-то вывела в тетради это самое "ты" после последовательности из десяти чисел - сегодняшних показаний приборов. Слово, а не число стало одиннадцатым наблюдением за Городом, который окружал его и профессора уже месяц. Двадцать девятый день. Утро. 6:47 привычного времени. Гью подвел жирную карандашную черту, и первая из стандартных двадцати четырех частей очередного дня отошла в прошлое исписанных бумажных страниц. Все сложнее стало доставать на Земле эти бумажные тетради - как, впрочем, и бумажные книги, - но ничем другим он пользоваться не хотел. Запаса должно было хватить на это задание, а потом...

Ты шаги сосчитал,

И больше считать не надо, Это твоя награда - Оглядываться назад.

Странное тут небо. Множество подвижных, растянутых в спектральные радуги копий Луны и Марса, неузнаваемые дуги созвездий и пятна абсолютного мрака. Куда летел Город - Гью не знал, с Землей связи не было, сигналы безнадежно запутывались в лабиринтах силовых линий. Скорость? Время? Время в этом гравитационном кривозеркалье стало собственным, отдельно существующим. Свободное время...

- Эй, убийца, - снова позвал профессор, не поднимая головы, не отрываясь от вспыхивающих голографических формул. - Слышишь меня? Проверь еще раз приборы.

Сорок две минуты назад, по-мальчишески подвернув под себя ногу, тридцатилетний профессор Ковальский устроился в кресле, погасил все лампы и включил свою машинку. Красные и зеленые полупрозрачные формулы вырывались на свободу, неестественно освещая взлохмаченную голову профессора, печатая

красным и зеленым то его профиль, то подбородок, то полоску высокого лба.

Застывшая в кресле фигура, окруженная темнотой и мигавшими то тут, то там

формулами, - эта картина повторялась практически каждый день. Что он там

считал? Едва ли Гью было до этого дело. Он проверил приборы. Еще несколько строк

записал в свою тетрадь.

- Проверь еще раз.

- "В ухо свое вцепись, верхом на нем прокатись..." - проговорил Гью только что сочиненную строчку, и стальное ровное эхо прокатилось по кораблю. Профессор не отреагировал, он был занят. Впрочем, даже когда профессор изредка бывал не занят, Эвтерпа и Каллиопа наверняка оставались для него всего лишь каталожными альфой и бетой какого-нибудь далекого созвездия. Гью отвернулся.

Охранный контур работал исправно. А за пределами корабля, за контуром, разворачивался Город, словно созданный сумасшедшим ткачом из миллионов переплетенных разноцветных жгутов - толстых и тонких бесконечно длинных трубок и трубочек. Они окружали их посадочный модуль и занимали все пространство, доступное для наблюдений. День ото дня эти трубки, словно подчиняясь чьей-то невидимой руке, сплетались во все новые пейзажи, то вырастая в гигантские кудрявые горы, то пугая открывавшимися буквально за одну ночь ущельями.

"Лурды", - так их деловито назвал Ковальский на второй день после посадки. Вероятно, для небожителей высокой науки это слово что-то значило.

"Клубок змей", - мысленно ответил Гью.

Сегодня невидимый ткач ненадолго обрел разум, и пейзаж превратился в равнину, простиравшуюся до самого горизонта, насколько хватало глаз. Только слева, километрах в пяти от модуля, высились не то остроконечные скалы, не то строения. Гью взглянул на гравиметры. Похоже, сегодня на прогулке будет доступна вся эта равнина, вплоть до тех зданий. Зданий... Домов, все так же скрученных из этих трубок. Вчера и позавчера им можно было ходить только по узкому коридору метров в пятнадцать длиной, а сверху, снизу и по бокам гудели и дрожали энергией лурды, созданные неизвестно кем, неизвестно из чего и с какой целью. Вчера коридор, сегодня равнина. Роскошь...

Здесь никого нет.

Лурды как пленкой были окутаны гравитационным полем, из-за которого невозможно было исследовать их строение и состав. Очень сильное поле удивительно резко обрывалось прямо у поверхности такой трубки-лурда. Значит, искусственные. Значит, кем-то сделаны. Кем-то, кто овладел гравитационной энергией. Но какими тогда безграничными возможностями обладали их создатели?

Они могли бы зажигать и гасить звезды... Но в этом переменчивом Городе не было горожан. Только гравитационные поля менялись, только лурды двигались сами собой, сплетались и расходились, то и дело образуя коридоры - пространство, где можно было свободно передвигаться, выйдя из модуля... И все чаще в этих коридорах гравитация была сравнима с земной. Обнаружив это замечательное обстоятельство, Ковальский сказал что-то про антропный принцип и гуманоидность строителей Города. Гью счел это простым совпадением.

Никого в Городе нет.

За спиной Гью машинка профессора начала мелодично позвякивать. Формулы стали совсем прозрачными, на их фоне разгорались графики, переводя язык символов в разноцветные линии. Уголки подвижного узкого рта Ковальского слегка дрогнули. Результат полностью подтвердил его ожидания. Город вновь, пускай и на достаточно короткое время, подчинился предсказаниям земной математики. Природа этого нечеловеческого места послушно следовала законам точных наук. Иллюзия неопределенности: то ли поверхность Города подстроилась под расчеты профессора Ковальского, то ли сам профессор сумел так точно предсказать ее поведение. "Это как с женщиной", - подумал Гью и нарисовал в тетрадке замысловатую чешуйчатую вязь с крошечными пастями и раздвоенными язычками.

Ему было все равно. Он здесь для того, чтобы следить за безопасностью и быть телохранителем гениальности профессора Е. А. Ковальского. Есть здесь кто-нибудь или что-нибудь или нет - в конце концов, не важно. Просто каждую минуту нужно быть настороже. За это ему и платили. Гью Вольфендейл был давно уже немолод. Гью Вольфендейл устал. Устал настолько, что с недавних пор одинаково брался и за охрану, и за устранение. Для этого требовались одни и те же навыки. Ему было все равно... Только отчаянно хотелось вернуться домой, закрыть все двери и окна, сесть за стол, включить настольную лампу и... И чтобы никогда больше не зазвонил телефон с короткими: "Гью! Сто двадцать пять за неделю. Алжир. Завтра", "Гью! Девяносто тысяч за четыре дня. Марс. Утренний рейс"...

- Я прогуляться, - сухо бросил Ковальский.

С начала экспедиции они почти не разговаривали: Ковальский узнал подробности о взрыве своей лаборатории на Земле. Единственной, незаменимой, самой драгоценной для него на свете. Случайно узнал. И относился к Гью соответствующе.

Гью залпом допил кофе и молча встал.