Утопия-модерн. Облик грядущего - Герберт Уэллс

данные о рождениях, смертях, пребываниях в гостиницах, почтовых операциях, преступлениях, браках, заявлениях на получение государственных пособий и тому подобное. Фильтр канцелярий сортировал бы этот поток – весь день и всю ночь толпа служащих сновала бы туда-сюда, поправляя этот центральный регистр, фотокопируя копии своих записей для передачи подчиненным местным инстанциям в ответ на их запросы.

Так у государства будет возможность неусыпно следить за каждым гражданином, и в то же время будет записываться его жизнь и его судьба. Наконец, когда гражданин умирал, о нем вносилась последняя запись: о его возрасте, о причине его смерти, о дате и месте его кремации. Его карточка изымалась и передавалась во всеобщую родословную, в место большей тишины, пополняя постоянно растущую галерею мертвых.

Но и тут наш светловолосый паганист, несомненно, возмутился бы. Одна из многих вещей, на которую многие будут претендовать как на право – это возможность незаметно и тайно перемещаться туда, куда пожелаешь. Но не следует забывать, что данное притязание на сохранение инкогнито не нарушается вышеуказанной регистрацией, ибо лишь правительству будут известны зарегистрированные сведения. Конечно, либералам XVIII века, а равно и всем старомодным либералам ХIХ столетия, да и вообще всем, нынче зовущим себя либералами, воспитанникам принципов ненависти и противодействия правительству, такая организация покажется непотребной. Возможно, и закоренелый индивидуалист воспринял бы эту систему в штыки. Но неприятие такого рода – лишь скверная умственная привычка, выработанная в смутные времена. Старый либерализм предполагал плохое правительство, и чем оно казалось могущественнее, тем было хуже. Наряду с этим постулировалась на пустом месте полнейшая праведность свободного индивидуума. Глубокая тайна взаправду являлась покровительницей свободы, особенно в те времена, когда правительства были склонны к тирании, а англичане и американцы смотрели на паспорта русских и германских подданных как на невольничьи цепи. Можно понять, почему Руссо, праотец этого старого либерализма, тайком навещающий своих детей у ворот воспитательного дома, считал преступлением против естественной добродетели соглядатайские замашки государства[25]. Но предположим, что мы не предполагаем, будто правительство обязательно плохо, а индивидуум обязательно хорош – и гипотеза, над которой мы работаем, практически отменяет любую альтернативу, – и тогда дело полностью меняется[26].

Таково око утопического государства, которое теперь медленно начинает воспринимать наше с ботаником существование как два странных и необъяснимых прецедента, нарушающих прекрасный порядок его обозримых владений – око, которое вскоре сосредоточится на нас с растущим удивлением и вопрошанием.

– Кем, во имя Гальтона и Бертильона[27], вы двое являетесь? – восклицает Утопия.

Я понимаю, как странно выгляжу в этом фокусе. Несомненно, придется сделать вид, что путешествие из одного мира в другой – привычное для меня дело:

– Видите ли, суть в том…

§ 7

Проследим теперь, как осуществится наша гипотеза. Отпечатки наших больших пальцев были отправлены по пневматическим трубам в центральное учреждение Люцерна, а оттуда их отослали в Париж.

После того как их сняли на стекле, при помощи эпидиаскопа их увеличили на тщательно разграфленном экране. Затем эксперты произвели дотошное исследование и стали сверяться с галереей зарегистрированных идентификаторов личности. Я говорил, что они не найдут нигде наших следов – но вообразите себе клерка-утописта, ходящего из галереи в галерею, ищущего то в одной секции, то в другой, отметающего сектор за сектором, список за списком. Наконец он вытаскивает одну карточку и внимательно ее считывает.

– Вот она, – бормочет он и вновь принимается ее разглядывать. – Быть такого не может!

В центральное регистрационное учреждение в Люцерне мы пришли снова через день-другой. Я направился к столу того служащего, с которым мы разговаривали в прошлый раз.

– Ну, узнали ли вы что-нибудь про нас? – спросил я, любезно улыбаясь.

Выражение его лица мало что сообщило мне путного.

– Да, – ответил он и, пристально взглядывая на меня, добавил: – Это очень странно.

– Я говорил вам, что вы не нападете на наши следы.

– Да нет же, мы знаем, кто вы, – ответил он. – Но тем более непонятно, зачем вдруг вы придумываете такие шутки.

– Так вам известно, кто мы такие? – Не выдержав, я расхохотался.

А зря. Уже в следующую секунду наши с ботаником имена были верно оглашены.

В первое мгновение я смутился, не ведая, что и думать. Затем вспомнил о наших записях в книге в первый день нашего пребывания в Утопии… и догадался.

– Клянусь Иовом, они нашли наших двойников, – сказал я ботанику по-английски.

Ботаник согласился со мной.

– Конечно, это так, – пробормотал он. – И как я раньше не догадался.

– Будьте любезны, – обратился я к клерку в регистрационном учреждении, – сообщите нам еще что-нибудь про нас.

– Я не понимаю, к чему вы это все ведете, – бросил он и с явным неудовольствием начал рассказывать мне некоторые подробности про моего двойника. Понять их было трудно. Как оказалось, происхожу я из «самураев». Опять это японское словечко – его я здесь уже слышал!

– Но после таких выходок вас разжалуют, – пригрозил клерк чуть ли не с отчаянием в голосе. Он описал мое общественное положение в Утопии короткими, отрывистыми фразами, которые в моих глазах мало что значили.

– Очень странно, но вы были в Норвегии всего три дня тому назад, – продолжал он.

– Я и теперь нахожусь там, – прервал я его. – Право, мне очень совестно за причиняемое вам беспокойство, но будьте добры, осведомитесь, не находится ли то лицо, за которое вы меня принимаете, в Норвегии и до сих пор.

Он возразил мне что-то непонятное относительно какого-то паломничества.

– Рано или поздно вы поверите, что я не тот, за кого вы меня принимаете, и что отпечаток моего большого пальца схож с отпечатком неизвестного мне обывателя Утопии, – настаивал я. – Я не буду утруждать вас сообщениями о разных планетах, потому что вы этому вряд ли поверите. Факты доказательнее слов. Вы говорите, я был в Норвегии, в таком случае вы должны были бы проследить мое путешествие оттуда. А мой друг?

– Он был в Индии, – ответил нам, по-видимому, сильно озабоченный служащий.

– Мне кажется, что осложнения только начинаются, вместо того чтобы разъяснить все по порядку, – продолжал я. – Каким образом попал я сюда из Норвегии? Разве мой друг похож на человека, метнувшегося сюда из Индии? Нет, положение настолько сложное, что объяснить его нелегко.

– Но посмотрите же сами, – возмутился служащий регистрационного отдела, подавая нам фотографические снимки с наших карточек.

– Но мы вовсе не эти личности, – настаивал я.

– Вы – они и есть.

– Посмотрим, – парировал я с улыбкой.

Он указал нам на отпечаток большого пальца.

– Посмотрите.

– Это ошибка, – продолжал я. – Редкостное совпадение. Ежели вы потрудитесь навести более подробные справки, поймете, что вы ошиблись. Подумайте сами – ну зачем бы нам жить здесь в качестве простых резчиков по дереву, когда вы сами говорите, что мы занимаем видное положение? Пока мы остаемся здесь на работе, я полагаю, вам стоит собрать более подробные данные.

– Несомненно, ваше дело просто так не оставят, – уверил нас клерк подчеркнуто холодно. – Но, тем не менее, – он указал на отпечатки больших пальцев, – не забывайте, что вы у нас уже зарегистрированы!

§ 8

После долгих и подробных обсуждений того удивительного положения, в котором мы очутились, мы с ботаником, думаю, должны уяснить вопросы общего характера. Я поделюсь с ним мыслью, которая все яснее начнет вырисовываться в моем уме. Как видно, замечу я ему, перед нами мир, организованный чрезвычайно достойно. В сравнении с нашим миром этот походит на хорошо смазанную машину, сравниваемую с грудой старого ржавого железа. Здесь даже заведена и пущена в ход регистрационная система, какая у нас казалась бы невозможной. Но это, положим, к делу не относится…

Вы посмотрите только на все эти дома внизу.

Я полагаю, что мы будем сидеть на скамейке на горе и смотреть на расстилающийся внизу Люцерн. Заметьте красоту, чистоту и гармонию этого мира, взгляните на стройную осанку – грациозную, полную благородства, – которой отличаются здесь самые простые люди. Невольно мы должны оценить и признать превосходство этого мира. Каким образом удалось им достигнуть такого совершенства? Мы, люди ХХ столетия, не можем принимать на веру сентиментальные аксиомы