Утопия-модерн. Облик грядущего - Герберт Уэллс

– Да, – сказал он таким тоном, каким взрослые отвечают надоедающим им детям. – Думаю, уж здесь-то все очень славно устроено.

И он опять погрузился в молчание. В этом переходе от откровенных излияний к тишине, преисполненной достоинства, было нечто весьма внушительное. Я даже поверил ненадолго в то, что на самом деле недостоин слушать и воспринимать неуловимую прелесть того, что она сказала ему, и того, что он сказал ей.

Меня оскорбляют. Я также поражен, обнаружив, что меня пренебрегают. Я задыхаюсь от возмущения. Мы идем бок о бок, но теперь глубоко отчуждены.

Я смотрю на фасад утопических общественных учреждений Люцерна – я хотел привлечь его внимание к некоторым архитектурным особенностям этих зданий – другим взглядом, и весь благородный дух вымывается из моих глаз. Как жаль, что я притащил с собой сюда этого сентиментального осла! Но так как я – фаталист, то успокоюсь тем, что, вероятно, не в моей власти было оставить его на Земле. Тем не менее, удивительно – на что он сгодится здесь? Авторам прежних утопий никогда не приходилось обременять себя подобными спутниками.

§ 2

Я заверял ботаника, что «здесь все иное», но не уточнил, какие именно отличия можно выделить. Кажется, пора столкнуться с загадочными проблемами брака и материнства…

Утопия-модерн должна быть не только здоровым и счастливым Мировым Государством, но и развиваться от хорошего к лучшему. Но Мальтус доказал[28], что государство, население которого возрастает, подчиняясь ничем не сдерживаемому инстинкту, может прогрессировать и от дурного к худшему. С точки зрения человеческого комфорта и счастья рост населения, вовсе не имеющий на пути препятствий, – величайшее зло.

Природа стремится достигнуть в лице всех животных видов численного максимума, чтобы затем, раздавив и уничтожив слабых, усовершенствовать род. Так же всегда поступало и человечество, кроме тех случаев, когда условия жизни временно облегчались благодаря расширению запаса жизненных средств, достигнутому путем изобретений или открытий.

Число умирающих от голода и физических страданий, вызванных лишениями, всегда соответствует количеству рождений, превышающих норму населения, какую страна способна прокормить. Ведь, в самом деле, ни природа не может увеличить своих естественных средств, ни человек не достиг такой степени прогресса, чтобы явилась возможность избежать массовых голодных смертей. Простое неразборчивое ограничение рождаемости – цель, практически достигаемая в догматичной китайской цивилизации умерщвлением младенцев женского пола, – включает в себя не только прекращение страданий, но и стагнацию, а второстепенное благо в виде относительного комфорта и социальной стабильности завоевывается очень большой жертвой. Прогресс существенно зависит от конкурентного отбора, и от этого нам не уйти. Но совершенно возможно, что область бесплодной борьбы, страдания, неурядицы и смерти будет настолько сокращена, что почти уйдет, причем физическая и умственная эволюция не только не приостановится, но, напротив, ускорится. Достигнуть этого можно, упреждая рождение индивидуумов, которые при неограниченном действии сил природы появляются только для того, чтобы страдать и нести страдания другим.

Метод природы, чьи зубы и когти обагрены кровью, заключается в том, чтобы мучить и убивать слабейших и наименее пригодных членов каждого вида и положения и таким образом улучшать породу. Идеалом научной цивилизации является способ, нивелирующий рождение слабых. Другого средства избежать наказания и гнева природы нет. Борьба за существование, наблюдаемая в среде животных и некультурных людей, непременно влечет за собой страдание низших индивидуумов. Эти страдания и смерть имеют целью не дать этим индивидуумам возможности явиться производителями новых поколений. В утопическом государстве можно сделать жизнь сносной для каждого живого существа, но при условии, что слабейшие будут лишены права иметь детей – это последнее условие должно непременно строго соблюдаться. Вместо того чтобы соперничать между собой в более или менее ловком спасении от смерти и страданий, мы можем соперничать на поприще права давать жизнь, а побежденным будет выдаваться какое угодно вознаграждение. Утопическое государство пытается всеми силами ограничивать зло, порождаемое наследственностью, заботясь о воспитании и вскармливании детей – и делается посредником между отцами и детьми в интересах будущих поколений. Оно все больше и больше берет на себя ответственность за общее благополучие детей, и по мере этого его право решать, каких именно детей оно будет спасать, становится все более и более оправданным.

До какого предела дойдут эти условия в Утопии-модерн?

Оставим в стороне все те глупости, обсуждаемые в определенных кругах, где людей предлагается заводить как коней[29]. Мысль Платона о разведении детей государством в свое время была чрезвычайно остра, но не стоит забывать, во-первых, чисто метафизический метод мыслителя, а во-вторых – состояние биологии как науки в то время. Для всех, кто родился после Дарвина, платоновская идея однозначно одиозна и нелепа.

При этом целая школа социологов указывает на нее как на одно из самых блестящих открытий последнего времени. Очевидно, эти «социологи» не вполне осознают: за последние пятьдесят лет понятия «вида» и «индивидуума» значительно изменились. Индивидуумы им до сих пор видятся неудачными копиями платоновских идеальных видов, чье совершенствование весьма проблематично. Индивидуализм для них не более как не стоящее особенного внимания различие между отдельными людьми, исток самомнения, и весь наплыв биологических идей прошел мимо них незамеченным.

Но для современного мыслителя индивидуальность – весьма значимый фактор жизни, а порука заинтересованному лишь поддержанием общего необходимого уровня государству выбора индивидуумов для спаривания и улучшения расы – нелепость: с тем же успехом можно установить подъемный кран на равнине, чтобы поднять повыше пики холмов. В инициативе индивидуума, стоящего выше среднего, заключается реальность будущего, коей государство, представляющее средний уровень, может служить, но которую не может контролировать. И естественный центр эмоциональной жизни, основная воля, высшее и значительное выражение индивидуальности должны лежать в выборе партнера для продолжения рода.

Однако принудительное спаривание – одно, а установление общих ограничивающих условий – другое. Последнее может входить в круг задач государства, и оно имеет право требовать, чтобы лица, поручающие обществу своих детей, являющихся для этой общины тяжкой ношей, представляли собою известную минимальную действующую силу, то есть занимали бы обеспеченное положение, чтобы были не моложе определенного возраста, чтобы отличались минимальным установленным физическим развитием и не страдали бы недугами, которые передаются потомству. За ними не должно числиться тяжких преступлений. Конечно, избавившийся от своих преступных качеств индивидуум снова вступает в свои права. Если кто-то, сочетаясь браком вопреки этим правилам, производит на свет существо, негодное для жизни по своим врожденным качествам, государство тогда берет на себя защиту этой жертвы человеческих страстей, а виновные в нарушении охраняющих общественное благополучие правил становятся его, государства, неоплатными должниками. Чтобы взыскать этот долг, оно может даже прибегнуть к лишению свободы. Если же нарушившие уже раз государственные постановления вторично оступаются, или ребенок их оказывается идиотом, то государство считает себя вправе принять против провинившихся весьма энергичные меры, гарантирующие спокойствие на будущее время.

Да, здесь есть чему возмутиться. Но прежде чем громко возмущаться, попробуйте сами разрешить эту задачу и ознакомьтесь ближе с жизнью ночлежных домов. По всей вероятности, мне возразят: разрешив лицам, явно неудовлетворяющим условиям, иметь не более одного или двух детей, вы не достигнете желанной цели. Но это не так. Условное дозволение, это известно каждому государственному деятелю, может оказать воздействие на социальные условия, не нося в то же время характера абсолютного запрещения, что, как тоже известно, всегда производит неприятное впечатление. Проводя жизнь в хороших и удобных условиях, имея ясное представление о том, что уготовано в будущем, люди научатся сами быть предусмотрительными и сдерживать свои страсти, лишь бы избежать нужды и неудобства.

Возрастающая любовь к комфорту, самоуважение и развитие английской нации, между прочим, сказываются на сокращении числа внебрачных рождений: с 1846 по 1850 год их было 2,2 на 1000; с 1890 по 1900 – 1,2 на 1000. Этот наиболее желательный результат, безусловно, является следствием не какого-то значительного возвышения национального морального тона, а просто повышения уровня комфорта и более живого чувства последствий и ответственности.