Утопия-модерн. Облик грядущего - Герберт Уэллс

допускать включения в брачный договор каких-либо обязательств одного из супругов по отношению к другому, за исключением тех случаев, когда эти обязательства устанавливаются в виде дополнительного обеспечения детей. В этом отношении Утопия-модерн будет склоняться в сторону независимости женщин и их условного равноправия с мужчинами – но в дальнейшие подробности брачных отношений не станет вмешиваться. Будет ли мужчина поклоняться своей жене, как таинственной богине, или смотреть на нее как на приятного сотрудника, верного друга, или же уважать в ней здравомыслящую мать своих детей – это его дело. Государство предоставляет супругам по взаимному согласию устраивать свою жизнь. С согласия жены муж может как держать ее в атмосфере вечного безделья, так и образовать с ней деятельный союз или вовсе предоставить ей право вести свою независимую жизнь. Все это государства не касается, как не касаются его дружеские связи и знакомства каждого из супругов с третьими лицами. Этим могут заниматься религия и литература, выработанные обычаи и требования общественных групп. Некоторые виды отношений между мужчинами и женщинами могут требовать их отлучения от общества, но государству, его управленцам и судьям нет до этого никакого дела.

Можно утверждать, что, согласно проницательному анализу Аткинсона[31], контроль над занятием любовью был самым источником человеческого сообщества. Тем не менее в Утопии занятия любовью не являются заботой государства за пределами той области, на которую распространяется защита детей. Необходимо пояснить, конечно, что, хотя в Утопии-модерн нравственность частных лиц и не подлежит государственному контролю, государство обязано сдерживать внешние проявления вопиющей безнравственности, бороться с дурным примером, заразительным для юношества, контролировать общественную нравственность – по особому разделу в общем законе о покровительстве юношеству. Этот закон, например, мог бы налагать дополнительную кару на виновных в распространении лживых и развращающих суждений, помимо обычной кары за мошенничество, которой подвергались бы объявители на основании общего закона.

Жизнь – изменчивое явление; изменение функций отдельных органов ее является одним из основных ее законов. Тот орган, который нашим далеким пращурам служил плавательным пузырем, превратился у нас в пару легких. Так и государство, основанное в темные времена на проявлениях ревнивой и деспотической власти сильнейшего в стаде самца, стало орудием справедливости и равенства. В отношения между людьми Утопия вмешивается только в тех случаях, когда нарушается гармония между индивидуумами, как ныне существующими, так и теми, чья жизнь только должна начаться.

§ 6

Следует повторить, что наши рассуждения по-прежнему оставляют утопический брак институтом с широкими возможностями вариации. Мы попытались воплотить в жизнь идеал фактического равенства, равенства духа между мужчинами и женщинами, и тем самым мы отвергли общепринятое мнение подавляющего большинства человечества. Вероятно, первым писателем, сделавшим это, был Платон, уверенный, что эгоистичная моногамная семья очень легко становится нелиберальной и антиобщественной, что она оттягивает энергию и фантазию гражданина от служения обществу в целом. Римско-католическая церковь как поддерживала, так и поныне поддерживает его мнение, запрещая своим сановникам обзаводиться женами.

Платон противопоставил семейной близости и теплу домашнего очага приверженность идеалу общественности поистине поэтического толка – чего Аристотель, как показывает его критика Платона, уразуметь не мог. Но в то время как церковь противопоставляет семейным ценностям целибат[32] и вовлеченность в свою организацию, Платон куда больше соответствует современным представлениям о невыгоде исключения из репродуктивного процесса наиболее благородных представителей человеческого рода. Он искал способ добиться потомства без узкой концентрации симпатий к дому и нашел его в многократных браках, в которых каждый член правящего класса считался женатым на всех остальных. Но детали работы этой системы он изложил условно и очень туманно. В его предположениях есть некая непоследовательность экспериментатора. Он оставил многие вопросы подвешенными, и было бы несправедливо по отношению к нему принимать судебный метод Аристотеля и предъявлять к его рассуждениям требования, адекватные полностью разработанному проекту.

Ясно, что Платон считал каждого представителя правящего класса столь «измененным при рождении», что вопрос о том, от кого происходят дети, терял всякое значение. Родители не должны были знать своих детей, а дети – своих родителей, но нет никаких указаний на то, чтобы воспрещалось отдельным индивидам избрание себе спутников жизни из среды особей другого пола в пределах той семьи, которую, по его представлению, должен был составлять весь правящий класс. Аристотель затемняет (может быть, ненарочно) предположение, называя эту брачную систему общностью жен. Читая Платона, он не мог или не хотел отделаться от собственного учения о естественном главенстве мужчин, о их праве собственности на женщин и детей. А так как Платон предполагал, что женщины при известных условиях равноправны с мужчинами, выражение «общность жен» к его Утопии совсем не подходит – мудрее было бы сказать в этом случае «общность мужей и жен». Аристотель так же бесповоротно осуждает Платона, как осудила бы его любая современная нам торговая палата, и почти на тех же самых основаниях. Он бездоказательно утверждает, что платоновская республика не оставляет вовсе возможности для добродетели воздержания (крайне незрелый вывод) и в целом идет вразрез с человеческой природой; Аристотель требовал права собственности над женщинами, как и права собственности над рабами, и его понятие об общественных приличиях мешало ему представить себе какое-либо иное устройство общества. Несомненно, естественный инстинкт обоих полов не допускает посторонних участников в сближение между двумя разнополыми особями. Но надо думать, что Аристотель не совсем верно понял мысль Платона. Никто бы не согласился на установление такого порядка, при котором многобрачие было бы доведено до столь развратного предела, до какого доводит его Аристотель в своей критике платоновского учения. Тем более нет никаких оснований для Утопии-модерн не запрещать групповых браков из трех или более особей (запрещать институты, которыми ни один здравомыслящий человек не станет злоупотреблять – в целом неблагодарное дело).

Утверждается – хотя полноту фактов проверить трудно, – что групповой брак более 200 человек был успешно организован Джоном Хамфри Нойесом в общине Онайда-Крик[33]. Было отмечено, что этот причудливый союз не привел к эпидемии беспорядочных половых связей внутри себя, и что члены группы спаривались в ее рамках на разные сроки, а зачастую и на всю жизнь – свидетельства достаточно ясны на сей счет. Онайда, по факту, стала союзом двух сотен душ, условившихся считать своих детей общими. Разборчивость и моногамия вовсе не порицались в сообществе, пусть и в иных случаях были отброшены – так же, как это делают многие «эмансипированные» супруги в нынешних земных условиях. По-видимому, в Онайде предпринимались попытки искусственного подбора в спаривании особей, и число детей было там ограниченно. За исключением этих пунктов, община не представляла ничего особенного и состояла из самых обыкновенных людей. Она имела совершенно исключительный успех во время жизни своего основателя и распалась с утратой его направляющей воли, с подрастанием нового поколения и с развитием теологических разногласий. Англосаксонский дух, как сказал один из самых способных отпрысков этой двухсотенной семьи, слишком уж эгоистичен для жизни в коммуне.

Временный успех Онайды – удивительный опыт эксцентричного естествоиспытателя. Позднейший ее распад на моногамные пары, меж которых поддерживались сугубо дружеские отношения, подводит черту под проверкой на практике аристотелевской психологии здравого смысла. Онайда, вероятно, – лишь исчезающе редкий пример публичного признания условий, установленных по чьей-то исключительной задумке.

Из уважения к Платону мы не должны отказаться от групповых браков в Утопии-модерн, но хотя мы и допускаем их возможность, должны смотреть на них как на вещь, столь редко случающуюся, что мы не можем включить ее в сферу наших наблюдений в путешествии по Утопии. Но в одном смысле – в том, что государство дает уход за всеми законнорожденными детьми и поддерживает всех одинаково, – вся наша Утопия должна рассматриваться как одна брачная группа. Телема, чей девиз «Fay ce que vouldras» («Делай, что хочешь»), чтимый членами ордена, помянут Рабле в «Гаргантюа и Пантагрюэле», вероятно, существует для того, чтобы предполагать платоновский сложный брак в соответствии с нашей интерпретацией[34].

Опять-таки, Утопия-модерн отличается от всех своих предшественниц тем, что она всемирная и не является результатом развития какой-то узконаправленной расовой культуры, как платоновское афинско-спартанское смешение или Англия эпохи Тюдоров в представлении Мора. Прежде всего она синтетична. Социально и морально