Достоевский. Дело о пропавшем наследнике - Александр Бертич

– На вашей земле грохочет гроза, – раздался низкий и глухой голос. – Это символично. Но я уже давно жду вас, Тильда. Наконец-то вы соизволили явиться.

– Являетесь вы, мой темный князь. Я не являюсь ничем. Я – всего лишь проекция вашей могучей воли.

– Оставьте это словоблудие. С чем вы пришли на этот раз? Опять с пустыми руками? Тильда опустила голову. И сказала исподлобья:

– Нет, темнейший. Я пришла не одна. Там, наверху, дюжина бойцов на мотоциклах. В Петербурге они уже устроили хаос и готовы пойти дальше. Они только ждут приказания.

– Детский сад. Вы по-прежнему занимаетесь ерундой, Тильда.

– Ну почему же. Сегодня мы устроили показательную экспроприацию. Вывезли кучу золота из казначейства.

– Меня не интересуют деньги. Вы знаете, что меня интересует.

– Наконец, со мной – наследник престола. Ему недавно исполнилось шестнадцать. Он слушает каждое мое слово.

– Вы приберегли для меня этот козырь? Похвально. Теперь скажите: вы и вправду считаете это серьезным успехом? А может, вы хотите, чтоб я вам позавидовал?

Тильда не ответила.

– Меня ничуть не развлекают беспорядки на улицах, – продолжал тот, кого назвали князем. – И ваше ограбление казначейства тоже. Сколько раз вам повторять? Мне нужен не только наследник. Мне нужен еще и его отец. Я хочу покончить со всей этой семейкой сразу. Они мне надоели.

– Как вы знаете, император неуязвим, – сказала Тильда. – Он оградил себя со всех сторон. Искривляет метрику пространства. Его даже пули облетают стороной… уже были прецеденты. Помните историю с этой дурочкой Перовской?

– И поэтому вы решили понизить ставки? Украсть бестолкового мальчишку?

– Император его любит. Пусть даже не показывает этого на людях. И пусть даже сам Алекс в это не верит. Это единственная лазейка, которая не заблокирована.

– Любо-овь, – протянул князь. – Я всегда подозревал, что любовь – это уязвимость в системе. Не более того.

Тильда промолчала и тут. Темнейший князь Потёмкин не терпел несогласных. Да и что она могла ему сказать? Что она сама знала о любви? Она всегда использовала любовь как боевое оружие, и у нее не было времени изучить побочные эффекты.

– Хорошо, – шумно вздохнул Потёмкин. – Притащите мне наследника. Если его папаша явится в Безмирье, чтобы его спасти, я не буду против. Тут-то я и уничтожу обоих.

– Может быть, вы пощадите мальчика? Он же не виноват, что его отец оказался таким… несговорчивым… тогда, давно.

– Вы надо мной смеетесь? – загремел Потёмкин. – Что вы себе позволяете? Я жду уже двадцать лет! Уже двадцать лет я мог бы править Империей! Мне мешает только эта семейка с ее бараньим упрямством. Сперва этот идиот Павел. Потом его сын. А теперь еще и их шаловливый потомок! Уже сколько раз я мог избавиться от них, и все время что-то срывается! Но я не хочу больше ждать. Я уничтожу всех этих мерзких людишек, всех до одного. Всю их экономику, экологию и убогую магию. Этот мир будет открыт для нас. Мы населим его демонами. Мы наполним его темной энергией. Как они говорят? Black matter lives! Тильда, вы поняли меня?

– Повторите задание, – сказала Тильда с еле уловимой ноткой сарказма.

– Мне нужен ваш император. Мне нужен его сын. Приведите их сюда. Я хочу покончить с этой семьей. Я хочу разрушить Империю, а впоследствии – и весь этот мир. Вы мне поможете. Иначе… я займусь этим сам. Но тогда зачем мне вы?

Тильда выдержала паузу. Ничего не изменилось. Потёмкин никогда не бросал слов на ветер. Темнейший князь был пусть и бестелесным, но очень убедительным.

– Слушаюсь, – сказала Тильда.

* * *

Когда она вернулась в зал, концерт уже начался. Проект Yessenin как раз доигрывал свой печальный хит «Не кукуй по мне, кукумбер». На первый взгляд, в нем пелось о волшебной птице, предвестнице смерти – а на самом деле, конечно, о новом виде зеленого чая, который как раз набирал популярность на полулегальном рынке. Глупыш Алекс об этом и не подозревал. В сущности, этот хулиган был довольно невинным мальчиком. Он любил музыку и не хотел знать бэкграунд. А еще он беспокоился о Тильде.

Ну да, Алекс даже не пошел на слэм с другими фанами. Он честно дожидался подругу, не сходя со своего vip-места. Только заказал скромный зеленый коктейль и второй, для нее – но к своему даже не притронулся.

Когда он ее увидел, в его глазах вспыхнула радость, и у Тильды на мгновение замерло сердце – если, конечно, предположить, что оно у нее было. Она не подала виду, что тронута. Просто опустилась рядом на плюшевый диванчик и взяла бокал:

– Твое здоровье, малыш.

Они сдвинули стаканы, и Алекс нервно отхлебнул сразу половину.

– Я скучал, – признался он. – Где ты была? Я звонил тебе, но здесь даже нейролинк не бьется.

– Потому что это специальное место. Секретное.

– Ну да, ну да. Ты там встречалась с каким-то парнем?

– Дурачок… Видел бы ты того парня, не спрашивал бы такой ерунды.

Ей не хотелось его обижать. Он был сегодня так мил. Он волновался так трогательно. И ревновал тоже.

– Да? А сколько ему лет?

– Понятия не имею, – честно ответила Тильда. – Пожалуй, он слишком взрослый… даже для меня.

Алекс удивился. Но поверил. Глотнул еще из своего бокала:

– Про тебя я тоже ничего не знаю. Наверно, хотел бы знать. Но я боюсь… то есть, я ничего не боюсь, но мне будет плохо, если я узнаю про тебя что-то плохое…

Его язык уже слегка заплетался с непривычки.

– Ты не узнаешь, – сказала Тильда. – А если узнаешь… я сотру твою память. Вот как сейчас…

Он беспокойно моргнул – а в следующее мгновение думал уже о другом.

– Слышишь? Сейчас будет хорошая песня, – сказал он. – «Не жалею, не зову». Мне нравится… это как будто про меня написано. Правда, там по-английски. Не, я на английском тоже все понимаю, и на немецком немного, я же хорошо учился… у Достоевского…

Ей вдруг снова стало неловко. Что-то случилось с ней сегодня, что-то непредвиденное. Что-то, связанное с этим мальчишкой. Пора заканчивать эти нежности, подумала она.

Как это он сказал? Не жалею, не зову? Может, еще и плакать не будет?

– Не жалей ни о чем, – сказала она. – Скоро все кончится. А пока сходи потанцуй… или как это у вас называется?

Алекс даже подпрыгнул на месте:

– А можно?

– Конечно. Я даже ревновать не буду. Спорим, здесь нет ни одной гимназистки?

Он