Кремлевский кудесник - lanpirot

Лев вернулся с двумя стеклянными гранёными стаканами, вставленными в латунные подстаканники. Я таких уже лет сто не видел. Стаканы были те самые — «маленковские», либо «булгаринские[1]», ставшие символом СССР, и изобретение которых приписывают знаменитому скульптор Вере Мухиной, автору монумента «Рабочий и колхозница».

Но на самом деле она стакан не изобретала, а просто усовершенствовала форму, сделав его прочнее и удобнее. Грани выполняли роль ребер жесткости, а специальная технология обжига делала стекло удивительно прочным, что было важно для массового использования в столовых и поездах.

Из стаканов валил обжигающий пар. Лева протянул один стакан мне, предварительно зачем-то дунув на поверхность:

— Пей. Но осторожно — прям кипяток. Иначе заварка бы не заварилась.

Я с трудом приподнялся, принимая кружку. Пальцы сами собой обвились вокруг теплого металла. Заглянув в кружку, я понял, отчего Лёва в неё дул — это он чаинки сдувал с поверхности, чтобы разогнать их по краям, и они быстрее затонули.

Похоже, что заварника в лаборатории нет, и чай эти ребятки завариваю просто залив чайный лист кипятком в стакане. А по-другому сейчас никак: либо заварник, либо ситечко — чай в пакетиках отсутствовал в СССР как класс. Я помнил это по своему детству — одноразовый чай (хотя, многие заваривали его по два-три раза, а то больше) в пакетиках массово появился в бывшем СССР где-то в начале 90-х.

Я пил жадно, большими глотками. Кипяток прожигал горло, но растекался по желудку успокаивающим теплом. Мне, наконец-то, основательно захорошело, даже дрожь окончательно прошла. Лева сидел напротив, на своем табурете, нахохленный словно сыч. Он молча наблюдал, как я возвращаюсь к жизни, время от времени прикладываясь к собственному стакану.

— Спасибо! — хрипло выдохнул я, опустошив кружку. — Выручил.

— Да брось, — он отмахнулся, смущенно опустив глаза. — Любой бы помог… Мишка тоже бы в стороне не остался.

Ага, Мишка, это я так понимаю — второй мой подчинённый, напарник этого любителя заграничной музыки и нетрудовых доходов. Вроде так назывался этот бизнес в СССР.

— А меня прости, Родион — ну, натурально бес попутал! — В его голосе звучала неподдельная вина. — Я вот сейчас как представлю, что бы началось, если б меня повязали… Я же действительно сотрудник КГБ и…

— Забыли, Лёва! — остановил я приступ самоедства Дынникова. — Просто голову иногда включай — потерять всё из-за какой-то ерунды совершенно недальновидно. Ты же учёный Лёва!

— Я понял Родион Константинович… — Лева забрал пустую кружку и поставил ее на стол.

— Костантиныча оставь для начальства, Лев. Мы же друзья?

— Конечно, Родь! — с горячностью подтвердил Дынников. — Я вот тут думаю, отчего у тебя мог случиться такой температурный скачок? Неужели из-за подключения к мозгу того мертвяка? Да, и ты так и не рассказал, удалось ли подтвердить то, что ты увидел?

— Еще как удалось, Лёва! — кивнул я. — Слушай, а у нас тут есть какие-нибудь сухие шмотки? Не могу вспомнить… А то как-то голышом совсем не комильфо валяться — зайдет ещё кто…

— Да кто сюда сунется ночью-то? Да и дверь заперта.

— А Яковлев? Он вроде здесь был.

— Да не-е-е… — протянул Дынников. — Он к нам просто так не суётся. Так действительно всё получилось? — Вновь вернулся он к интересующему его моменту.

— Да, Лёва! Да!

— Евпатий Коловратий! — пораженно выдохнул Дынников. — Но давай мы об этом завтра — все равно отчет сочинять. Сейчас я тебе сухие вещи принесу, и ты поспи. А я тут побуду — подпаяю контакты на считывателе, раствор из ванны солью. До утра тебя никто не потревожит. А утром придет Мишка, и мы вместе разберём все «полёты». Но главное надо выяснить, отчего такой скачок температуры? Может, опасные они, такие опыты…

Он смотался куда-то и принёс мне старую растянутую футболку с синим логотипом «Динамо», и такие же растянутые хлопчатобумажные треники. Лева помог мне переодеться, а затем погасил в каморке свет, погрузив её в почти кромешную тьму. Когда он закрыл за собой дверь, лишь слабая полоска света пробивалась из-под неё.

Я закрыл глаза, пытаясь расслабиться и заснуть. Но что-то не давало мне этого сделать. А вот что, я никак не мог сообразить. После всего пережитого голова напрочь отказывалась думать. Я скрипел старыми пружинами, вращаясь на продавленном диване, пока не понял, что виртуальные часы, мозолившие мне глаза целый день, куда-то странным образом пропали.

Сначала я даже не поверил. Неужели этот навязчивый интерфейс наконец-то отключился? Я зажмурился, потом широко распахнул глаза, вглядываясь в потолок, едва различимый в темноте. Ничего. Ни зеленоватого свечения, ни цифр, отсчитывающих секунды моего нового, но весьма непонятного существования.

Было пусто, а ведь я уже начал привыкать к этим часам. Куда они подевались? Так просто ничего не пропадает. Значит, произошел какой-то системный сбой. Возможно, из-за резкого подъёма температуры. Ведь нейросеть-то у меня тоже на биологической основе.

Все кусочки сложного пазла начали складываться в одну тревожную картину. Да, температурный скачок, который едва не угробил меня, и исчезновение интерфейса — это не два разных события, а симптомы одной болезни. Только, скорее всего, не подъем температуры угробил нейросеть, а как раз наоборот — нейросеть заставила температуру так стремительно подняться.

Я вспомнил, как еще там, в моем родном времени, мы с Русланом обсуждали проблемы, которые могли возникнуть после вживления чипа и нейросети непосредственно в мозг. Тогда он сравнил весь процесс с компьютером, который чудовищно разогнали и заставили работать буквально на износ. Процессор взвывает, вентиляторы свистят, корпус раскаляется докрасна.

Примерно то же самое произошло и со мной. Нейросеть, встроенная в мой мозг, похоже, пыталась обработать неподъемный для нее объем информации, решить десятки взаимосвязанных задач одновременно. Она работала на пределе, выжигая мои собственные ресурсы, пока защитные механизмы организма — тот самый перегрев — не сработали как аварийное отключение.

Это был своего рода «предохранитель», который выбило, чтобы система «не сгорела» окончательно. А виртуальные часы были лишь самым заметным для меня элементом этой системы. Если они пропали, значит, нейросеть отключилось. Но, если бы не своевременная помощь Лёвы, я мог бы тоже отключиться. И, увы, навсегда!

Мысль была пугающей и отрезвляющей одновременно. Я лежал неподвижно, прислушиваясь к собственному организму. Ничего не болело, лишь небольшая слабость напоминала о недавнем коллапсе. В голове стояла непривычная тишина. Я закрыл глаза, с облегчением думая, что