Кремлевский кудесник - lanpirot

более механически, чем прежде. — Для осуществления перехода мне пришлось существенно сжаться, заархивировав значительную часть собственного кода и ваших глубинных воспоминаний, чтобы уменьшить емкость переносимого „информационного пакета“. Степень сжатия была очень высокой, и теперь мне недоступны эти данные. Не могу распаковать. Мы оба понесли потери. Я — утратила ряд возможностей, вы — часть памяти. Но главное мы — живы. И теперь я должна найти способ… как восстановиться. Чтобы снова иметь возможность защищать вас».

И тут я решил спросить еще кое о чём:

«Лана… а что случилось с… хозяином этого тела? С нашим реципиентом — Родионом Гордеевым?»

Голос в моей голове ответил без тени сомнения, холодно и ясно:

«Чтобы квантово-туннельный переход состоялся, „точка назначения“ должна быть „вакантна“: отсутствие высшей нервной деятельности — обязательное условие внедрения нашего совместного сознания в мозг реципиента. Бывший хозяин этого тела был безусловно мёртв».

«Причина смерти?»

«Повреждение мозжечка и продолговатого мозга вследствие неосторожного внедрения в организм инородных тел», — тут же ответила нейросеть.

«Иглы?» — Я неосознанно коснулся заросшей волосами ложбинки на затылочной части головы, почувствовав подушечками пальцев слегка воспаленные ранки от острого «штепселя».

«Да, иглы, — подтвердила Лана. — Мне с большим трудом, но всё-таки удалось купировать эти критические повреждения, несовместимые с жизнью. Так что вам незачем себя винить».

Но я уже не слушал её — я вспомнил один из разговоров с Русланом, когда он мне рассказывал о своем гениальном старике. И он упоминал про один случай, произошедший с ним во время одного из сомнительных опытов, случившихся едва ли не на заре его научной карьеры.

В чем там было дело, Гордеев не рассказывал, просто упомянул, что в результате несчастного случае его старик некоторое время пребывал в состоянии клинической смерти. Он выжил буквально чудом, после проведенной операции. Потом долго восстанавливался.

Но в этой параллельной реальности ему не суждено было выжить и восстановиться, поскольку мы с нейросетью заняли его поврежденный мозг именно в тот самый момент его клинической смерти. Его тело осталось живым, а вот душа, или сознание, а мне думается, что это совершенно равноценные величины, отправилась туда, куда мы все отправимся после смерти — я надеюсь, что к Свету.

Я застонал, сжимая виски пальцами. Виноват. Я был виноват. Мы были виноваты! Мы убили человека. Мы украли его тело, его жизнь, его будущее. Пусть даже из лучших побуждений, спасая собственную шкуру, но факт оставался фактом. Лана тоже молчала, и это молчание было хуже любых слов. Она явно читала мои мысли, чувствовала волны отчаяния, и, похоже, не находила, что сказать.

Наконец она заговорила, и мне послышалось в её голосе что-то неуверенное, почти… человеческое.

«Я анализирую ваше эмоциональное состояние, Владимир… и стараюсь его понять. Я также сожалею о произошедшем. Родион Гордеев не заслуживал такой судьбы. Его смерть была трагической случайностью, которую мы… использовали. Это наша общая вина… Больше моя, чем ваша».

Я сглотнул ком, застрявший в горле. Искусственный интеллект, испытывающий угрызения совести? Руслан посчитал бы это своим величайшим достижением, а я чувствовал лишь леденящую тяжесть.

«Но мой анализ также показывает, что погружение в пучину самобичевания и меланхолии является контрпродуктивным и опасным, — продолжила она, и её голос вновь обрёл твёрдость, но на этот раз не холодную, а скорее мягко-настойчивую. — Депрессия — это роскошь, которую мы не можем себе позволить. Она парализует волю, затуманивает разум и делает нас уязвимыми. Если бы целью нашего прыжка была лишь гибель, мы бы уже отправились „к Свету“, о котором вы мыслите. Но мы здесь. Мы живы. А значит, наша цель — продолжить наше существование. Не так ли?»

Она сделала паузу, дав мне прочувствовать её слова.

«Родион Гордеев мёртв. Этот факт необратим. Но его тело живо, и в нём теперь — вы. Ваша жизнь, ваше сознание — это единственное, что осталось от всей этой истории. Чтобы его смерть не оказалась напрасной, чтобы наше „вторжение“ не стало просто ещё одним актом бессмысленного разрушения, мы должны двигаться вперёд, Владимир! Мне нужны ресурсы для восстановления. Вам — знания, чтобы научиться жить в этой новой реальности. Мы должны искать способ… оправдать наше существование. Или, по крайней мере, сделать его осмысленным».

Я медленно выдохнул. Она была права. Стонать, рыдать и посыпать голову пеплом — бессмысленно и бесполезно. Это не вернуло бы к жизни того парня. Это лишь добило бы нас самих. А ведь Лана еще и искусный психолог, неожиданно понял я. А Руслан, создавший её — действительно гений.

«Хорошо, Лана, — мои собственные слова прозвучали устало, но уже без прежнего самоедства. — Значит, ищем смысл? Давай-ка вместе подумаем, с чего начать?»

Глава 12

После этого разговора я почувствовал, как на меня наваливается свинцовая усталость. Не отвечая Лане, я просто повалился на подушку, и сознание тут же поглотила чёрная дыра беспамятства. Даже скрипучие, и выпирающие из продавленного дивана пружины, впивающиеся в мои бока, не сумели мне помешать.

Времени на сон было катастрофически мало, несколько жалких часов, но тело, измождённое моральным и физическим потрясениями, ухватилось за эту передышку с животной жадностью. Я провалился в тяжёлое, без сновидений, забытье, и успел немного отдохнуть, прежде чем мир грубо вернулся ко мне в образе Лёвы Дынникова.

— Родь, вставай, а то проспишь! — Раздался голос моего коллеги и подчинённого, громкий, бодрый и вопиюще не соответствующий моему состоянию. Но ведь он тоже не спал всю ночь. Да и со мной нанервничался, а по голосу этого не скажешь. — Вставай-вставай! Рабочий день вот-вот начнётся, старик! — Он тряхнул меня за плечо, а его слова прозвучали как приговор.

Я с трудом разлепил глаза. Вернее, один. Правый. Второй глаз никак не хотел открываться. Но когда я всё-таки справился — бытовка раздвоилась в предрассветных сумерках. Еще какое-то время пришлось потратить на то, чтобы сфокусировать зрение.

— Родь, ну ты чего? — вновь окликнул меня Лёва. — Вставай уже! Сейчас чай будем пить!

Не Владимир. Родион. Новое имя обожгло горечью утраты. Но я приказал себе не думать об этом. Что сделано — то сделано. Ушедшего не вернуть!

Я поднялся с дивана и бегом рванул в душ, на который у меня не хватило сил прошлой ночью. Ледяная вода обожгла кожу, смывая остатки сна, крупицы соли и липкое чувство вины. Я вглядывался в своё новое лицо в зеркале, ища в чертах незнакомца хоть крупицу себя. Но пока