Военный инженер Ермака. Книга 3 - Михаил Воронцов

Царь Фёдор вздохнул и сжал чётки так, что янтарные бусины хрустнули.

— Борис верно говорит, — проговорил он тихо. — Не время нам воевать.

— Потому, сотник, — подвёл итог Годунов, — милость государева вам есть: за доблесть хвалим, за крест благодарим, прошлые грехи прощаем. Но помощи ныне дать не можем. Пусть время покажет: удержите ли вы Сибирь? Если устоите, если хан Кучум будет сокрушён, если примут народы сибирские вашу власть — тогда и царская подмога последует.

Бояре зашумели одобрительно. Один сказал: «Мудро!» — другой: «Так и быть должно».

Черкас почувствовал, как в груди разливается горечь. Он понял: всё, что сказал, — будто об стену. Москва решила выждать, подождать, не рисковать. Для них Ермак — никто, даже со знаменем и с крестом в руках. Для них Сибирь — не святыня, а тяжкий риск.

Он склонил голову.

— Понял, государь, — произнёс он хрипло. — Скажу Ермаку твоё слово. Будем стоять сами, пока силы есть.

Царь снова улыбнулся по-детски, благостно, словно хотел смягчить суровость приговора.

— Молитесь Господу, сотник. Он сильнее земных напастей.

Годунов же кивнул холодно.

— Ступай. Дьяки тебе отписку дадут.

Черкас отступил назад, поклонился до земли и медленно пошёл к дверям, чувствуя взгляды бояр в спину. Одни смотрели с презрением, другие — с любопытством, третьи — с явной насмешкой.

…Когда двери за ним закрылись, он остановился и глубоко вдохнул. Осень пахла дымом, сыростью, гнилыми листьями. На сердце было тяжело и ясно: предстоит держаться без Москвы. Одним против всего степного мира.

* * *

— Срочно всех в Кашлык! — рявкнул атаман. — Будем думать, что делать. — Он повернулся к Семёну. — Вогулы у нас в городе или уже убежали?

Семён вытер пот со лба тыльной стороной ладони.

— Проходил через ворота — видел, многие садятся в лодки. Купцы, охотники… И будто тени: молчат, глаза в землю, словно их и нет.

— А Алып остался? — спросил Мещеряк, подаваясь вперёд.

— Он… да, здесь. Стоит около острога, сам не свой. Будто земля из-под ног ушла.

Ермак махнул рукой Прохору:

— Зови его сюда. Может, он что знает.

Через минуту дверь снова открылась, и в избу вошёл Алып. Теперь его лицо было серым, как утренний туман над тайгой. Глаза блуждали, не находя точки опоры, руки мелко дрожали. Он выглядел так, словно весь мир рухнул за один миг.

— Что случилось, Алып? — Ермак говорил жёстко, но в голосе проскальзывали нотки сочувствия. — Расскажи всё, что знаешь.

Алып сглотнул, кадык дёрнулся на шее. Когда он заговорил, голос звучал глухо.

— Только что узнал, атаман… Какие-то люди сожгли священную рощу нашего рода. Ту, где кедры трёхсотлетние стояли. — Он поморщился, будто от боли. — Убили одного из сторожей — старого Курбана. Ранили его сына. Раненый сказал, это были русские. Он слышал русскую речь, видел казачьи сапоги, кафтаны… Одного убили, но остальные ушли.

Я видел, как напряглись скулы Ермака. Атаман медленно выдохнул через нос.

— И что теперь? — спросил он, хотя, похоже, уже знал ответ.

— Вогулы объявили сбор. Священную войну русским, — Алып опустил голову. — Я понимаю, что это не твои казаки. Знаю, ты бы такого не велел. Но кто мне поверит? Для моего народа я теперь предатель, который служит врагам.

— Жди нас в остроге, — сказал Ермак после долгой паузы. — Придумаем, что делать. Нас подставили. Ясно, как божий день.

Алып поднял глаза.

— Это Кучум. Он знает наши обычаи, знает, что значит потеря рощи.

Ермак кивнул уважительно:

— Молодец, соображаешь. Но как убедить других? Ведь рощу жгли скорее всего действительно русские.

Алып молча развёл руками и вышел, оставив нас в тяжёлом молчании.

— Прохор, — Ермак повернулся к начальнику разведки. — Собирай малый круг. Всех! Живо!

Не прошло и пяти минут, как изба наполнилась людьми. Пришли командиры сотен, старшие десятники. Лица у всех были мрачные — слухи разнеслись по острогу быстрее степного пожара, но Ермак коротко пересказал новость.

— Что будем делать? — закончил он, обведя взглядом собравшихся.

Первым заговорил сотник Гаврила Ильин.

— Надо готовиться к войне. Делать нечего. Вогулов меньше, чем татар, но если соберут все роды, наберут несколько тысяч бойцов. В лесах они воюют очень сильно. Им нанесено смертельное оскорбление. Священную рощу сожгли — это для них всё равно, что для нас храм осквернить.

Несколько человек закивали. Я видел, как потемнели лица казаков: война на два фронта никого не радовала.

Молодой сотник Иван Гроза вскочил с лавки:

— Значит, и с вогулами будем драться! Нечего им верить в свою ересь! Победим и их, как побеждали татар! У них оружие хуже татарского!

Ермак поднял руку, призывая к тишине:

— Нет, так нельзя. Да, вогулы поверили в подлость. Но убивать их за это — грех. Надо не только воевать, но и говорить.

Мещеряк покачал головой:

— Кто к ним пойдёт разговаривать, того и убьют. Не станут слушать. Когда что-то такое случается, вогулы становятся сумасшедшими.

— Нет, будем пробовать, — упрямо повторил Ермак. — Воевать и с татарами, и с вогулами — чересчур. Нас четыреста, а врагов тысячи и тысячи. Кучум только этого и ждёт.

Затем он выпрямился и сказал:

— Я поеду к ним сам.

В избе поднялся гвалт. Кто-то кричал, что это безумие, кто-то — что атаман не должен рисковать.

— Я с тобой, — сказал я. — Мне кажется, они будут меня слушать.

— Хорошо, — кивнул Ермак. — Возьмём струг, переводчика, десяток надёжных казаков. Подарки захватим — железо, ножи, топоры. Пусть видят, что пришли для мира. Алып будет посредником.

Иван Гроза вскочил снова, лицо пылало:

— Стыдно! Это слабость! Мы победители, а к дикарям на поклон пойдём!

Ермак развернулся к нему так резко, что тот попятился. Атаман рявкнул, и в избе задрожали стёкла:

— Не говори так! Нельзя из-за глупости людей терять. И убивать нельзя тех, кого обманули. Грех это.

Гроза сел, опустив голову.

…Скоро мы отплыли к вогулам. Туда же, где были, когда везли шамана на суд. Струг покачивался на волнах Иртыша, солнце едва пробивалось сквозь тучи. Со мной были Ермак, Алып, переводчик Ефим и десяток казаков. В струге лежали подарки — железные котлы, топоры, ножи. Для вогулов они будут очень полезны, ну и символично все будет выглядеть. Показывать, что мы войны не хотим.

— Смотрите! — крикнул один из казаков.

Я поднял голову и почувствовал, как сжалось сердце. Навстречу нам двигалась целая флотилия — десятки узких вогульских лодок, выдолбленных из цельных стволов. В каждой сидело по три-четыре воина, вооруженных до зубов и с ненавистью смотрящих на нас. Свет блестел на наконечниках